Великая грешница или Черница поневоле (СИ)

- Никогда не чаяла, что экий важный человек в мою скромную обитель столь денег пожалует. Все келейницы за него будут молиться.

- Вот и мне за него надо помолиться в твоей обители, матушка игуменья. Недельки две Афанасий Иванович наказывал, коль дозволишь.

- Дело богоугодное, князь, как не дозволить? Я тебе и место в Гостевой избе отведу и выдам смирную сряду, дабы инокинь моих не смущать. Молись в соборном храме самой почитаемой иконе Воскресения Христова, пожалованной монастырю царицей Анастасией Романовной, когда сестры после вечерней службы по кельям разойдутся. Да молись с усердием, с земными поклонами, дабы на Афанасия Ивановича Божие исцеление низошло.

- Я буду усердным молитвенником, матушка игуменья…

Лишь на третий день увидел Василий из оконца Гостевой избы келейницу Ксению, идущую с инокинями в соборный храм. Сердце его забилось, лицо вспыхнуло, он готов был выскочить из избы и кинуться к своей возлюбленной, о коей думал все дни и ночи. Но на сей раз, он сдержал себя, разумея, что его порывистый шаг может все испортить и даже погубить опальную царевну. Если стрельцы (а среди них оказались и дворовые слуги Василия Шуйского, ходившие у него в послужильцах, когда тот был боярином) имеют тайное поручение царя устранить дочь Годунова, то появление в обители Василия Пожарского их приведет в смятение. Князь прибыл в Горицкий монастырь, дабы вызволить Ксению из обители! Схватить его, заковать в железа, а к воротам обители приставить надежный караул, до тех пор, пока Шуйский не отдаст свой жестокий приказ.

Василий аж застонал от безысходности. Он не может встретиться с Ксенией, не может! Тогда, для чего он проделал такой далекий путь? Чтобы только мельком увидеть свою ладу из оконца Гостевой избы?.. Нет! Надо что-то измыслить, непременно измыслить! Прийти в себя, успокоиться и как следует раскинуть головой.

Долго ломал голову Василий и, наконец, его осенила спасительная мысль. Надо открыться игуменье. Риск огромный, но только она способна свести его с Ксенией…

Скрипнула дверь. В избу вошел Слота, глянул на князя, лежащего на лавке с закрытыми глазами, подумал: «Никак, сон сморил». Но князь тотчас поднялся и бодрым голосом молвил:

- Кажись, погожий день сегодня, Слота.

- Вот и, слава Богу. Мужики, глядишь, хлеб домолотят.

Начало сентября ознаменовалось проливными дождями, кои помешали монастырским трудникам завершить страду.

- Угонятся за день?

- Ныне угонятся. Дождей, почитай, неделю не будет.

Василий уже не удивлялся пророчествам хозяина избы, который по каким-то, одному ему известным приметам, угадывал погоду.

- Вот и славно, - думая уже о чем-то своем, сказал Пожарский. Пусть Ксения порадуется солнечным дням.

В том северном монастыре погода не баловала, и все же Ксения была несказанно счастлива их встречам, хотя и коротким, но все же упоительным для ее души.

«Спасибо игуменье, - неоднократно высказывала она. - Сердце у нее доброе. И как только тебе удалось уговорить Евсталию?»

« А я добавил к вкладу Власьева свой вклад, вот и оттаяла матушка игуменья».

«Себе-то хоть оставил?» - обеспокоилась Ксения.

«Не волнуйся, ладушка. Насмотреться на тебя не могу».

Василий настолько был нежен, настолько одержим своей любовью, что Ксения как-то спросила:

«Редкостный ты у меня, любый Васенька. Таких, пожалуй, и на белом свете нет. А если меня в самый дальний монастырь отправят, где и дорог нет. Так и будешь меня сыскивать?»

«Да хоть в земли полуночные! Все равно найду. Ты же знаешь, родная моя, что нет мне без тебя жизни».

Прослезилась горицкая келейница от счастливых и неутешных слез, ведая, что неспроста заточил ее царь Шуйский к далекому Белому озеру.

Не покидала тревога и Василия. Пока пребывал в обители, он нередко справлялся у игуменьи:

«Не посещал ли монастырь кто из служилых людей, что прибыли в Кириллов?»

«Пока никто не наведывался. Да и что ратным людям делать в женском монастыре?.. Чую, что-то гнетет твою душу, князь».

Василий отнекивался, говорил, что спрашивает из досужего любопытства, но Евсталия, ведая судьбу прежних знатных княгинь Старицких, вывезенных из монастыря и утопленных в Шексне, догадывалась о причине вопросов столичного князя, влюбленного в царскую дочь.

Дьяк Томила Даренин тоже пока ни о чем подозрительном в поведении стрельцов не находил и толковал об одном и том же:

«Чего-то они выжидают. К присяге Василию Шуйскому они народишко привели, пора бы и вспять возвращаться, но они о том не помышляют, сучьи дети. Сколь казны у Белозерского воеводы издержали!»

Пуще всего угнетало Василия томительное неведение. Его деятельная натура страсть того не любила, и тогда он рискнул встретиться с пятидесятником, пригласив его в кабак, что находился на Покровской улице. Но дьяк решительно отговорил:

«Не дело вздумал ты, Василий Михайлович. Титок Наумов пока о тебе ничего не ведает, и, слава Богу. Зачем же на рожон лезть? Живи в монастыре, коль игуменья приветила, а я, коль что разнюхаю, в сей миг тебя оповещу. Успеешь свою инокиню увести. Я ведь с Титком не зря сошелся. В гостях друг у друга бываем. Все жду, когда он проболтается. Вот и ты терпеливо жди!»

И тот час настал. Томила Андреевич вбежал в Гостевую избу с веселой улыбкой.

«Распустил-таки язык наш Титок. Царь Василий повелел черницу Ольгу в Москву привезти».

«Для какой надобности?» - встрепенулся Пожарский.

«Москве угрожает опасность. На стольный град двинулось войско крестьян и холопов под началом Ивашки Болотникова. Огромное войско. Перед лицом смертельной угрозы Василий Иванович вознамерился примирить себя с памятью царя Бориса Годунова. Прах царя, царицы Марии Григорьевны и сына их Федора Борисовича велено перенести из заброшенного кладбища в Троицкий монастырь. На перезахоронении должна присутствовать царевна Ксения».

«Слава Богу!» - размашисто перекрестился Василий.

Он двинулся на Москву вслед за возком Ксении, окруженным стрельцами. Служилые люди его так и не приметили, а вот в Москве Василий чувствовал себя уже свободно: ему уже нечего не угрожало, ибо новый патриарх Гермоген и бывший первый патриарх всея Руси Иов, приглашенный из Старицы, приняли покаяние москвитян, кои ранее целовали крест «царю Борису, и царице его Марье, и царевичу Федору, царевне Ксении», а затем после кончины царя целовали крест царице, царевичу и царевне, но позднее «то все преступили». В свою очередь оба святых патриарха простили всех, кто принес покаяние.

Царевну Ксению разместили в кремлевском женском Вознесенском монастыре, что особенно порадовало Пожарского. Не надо таиться, где-то укрываться, и дом совсем рядом.

В приподнятом настроении Василий вернулся в свои хоромы, что близ Лубянки на Сретенке, где его встретили мать и старший брат Дмитрий.

Мария Федоровна пролила немало слез, ничего не ведая об участи Василия, внезапно исчезнувшего из Москвы, и теперь, вытирая шелковым убрусцем заплаканные глаза, она выслушивала скупой рассказ сына и тихо вздыхала.

Дмитрий же коротко и суховато посетовал:

- Мать бы пожалел. Душой извелась.

- Прости меня, матушка, но по-другому я поступить не мог.

- И что это за любовь такая, сынок? Сердцем тебя понимаю, но умом не разумею. Ведь царевна теперь инокиня, она обет дала - только Богу служить. Никогда уже не быть ей в миру. Ты ж - мирской человек, достиг самых цветущих лет. Не пора ли тебе отрешиться от безумной любви, и завести семью? Да за тебя, такого пригожего молодца, любая боярышня с усладой пойдет. Послушай меня, сынок. Заклинаю тебя!

У Марии Федоровны в эту минуту были такие страдальческие, умоляющие глаза, что Василий не выдержал и опустил русокудрую голову. Его охватила острая жалость к матери, кою он беспредельно благотворил.

Мария Федоровна прижала голову сына к своей груди и все с той же мольбой, проговорила:

- Васенька, послушай меня, ради Христа!

Василий же поднял на мать свои взволнованные глаза и молвил: