Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя

Свою речь Бомелий отрепетировал заранее, поупражнявшись перед Розенкранцем и получив от него полное одобрение. Про воевод Воротынского и Хворостинина, возомнивших, что они превыше своего государя; о князе Умном-Колычеве, готовом ради честолюбия пойти на цареубийство. От их злодейства и должен был предохранить мумий, ожидавший в ларце за дверями государевых покоев.

Но заговорил отчего-то про совершенно иное:

   — Помнишь пожар московский, государь? И того демона, что встретился нам на горящих улицах? Он здесь, он стал ещё злее и опаснее после цепи своих неудач. И он рвётся сделать тебя своим не слугой даже, но рабом. Особенно страшись лета, что будет через два года на третий, государь!

   — Что присоветуешь, мудрец?

   — Есть средство, ваше величество! Прикажите внести...

Иван Васильевич хлопнул в ладони. Слуги внесли ларец с мумией. Скорбно искривлённые губы сухой головы в точности повторяли то, что нарисовалось на лице Розенкранца, или же — демона Риммона. Почему так часто бесовские козни рассыпаются, сталкиваясь с правдой?

И откуда она берётся только на чешуйчатые головы демонов?!

Ну а где же щит Бен-Бецалеля, позаимствованный в Праге Андреем Остафьевым по прозвищу Молчан? Долгими кружными путями он путешествовал по Восточной Европе, от города к городу, от мощёного пути к грязному тракту. Добрался до Новгорода, но получатель, князь Умной, уехал воевать и возвращаться в ближние месяцы не собирался.

Щит — он не гордый, может ещё покататься. Он стерпел даже, что его, воина, принимали за зеркало, достойное любой модницы. И везли не с почётом, а в скрипучей телеге, обёрнутым в дешёвую дерюгу и забросанным иными товарами.

Любой путь заканчивается, и вот руки князя Умного касаются щита, пальцы осторожно гладят тёмную гладкую поверхность, матово отсвечивающую в солнечном свете.

Со щитом прибыло странное письмо. Со смазанной восковой печатью: вскрывали, вестимо. Словно и не опричному боярину и князю адресованное, а от купца — купцу. Василий Иванович Умной, не читая, поднёс письмо к пламени свечи. И — чудо! — проступили между строк коричневые буквы донесения лазутчика, обосновавшегося на Западе.

И не чудо вовсе, усмехнулся бы князь Умной в ответ. Просто писаны тайные строки были молоком, вот и не разглядеть их заранее.

Опасную штуку украл Молчан. Можно было вызвать изображение любого места. Можно убить того, кого покажет щит. Можно, но Молчан не знал точно как. Слухи же и предположения старательно изложил в письме.

«Ничего, — подумал Умной. Может, и не зря несколько лет прикармливаем тут, в Москве, заморского чернокнижника? Пусть Бомелька во всём разбирается!»

Царский лекарь не ожидал ничего хорошего от визита к всесильному опричному боярину. Но — делать нечего, пошёл.

Не скрывая недоумения, походил вокруг щита, положенного на низкий, украшенный растительными узорами столик.

   — Вы уверяете, что это не просто изумительно обработанный кусок угля?

   — Сведения верные, лекарь Елисей.

   — Хм. Так сразу ничего не смогу сказать. Нужны опыты... Вы отдадите мне этот предмет?

   — Нет. Но могу разрешить работать с щитом здесь, у меня в доме.

Бомелий благодарно поклонился.

   — Мне нужно время для поиска. Кажется, в одной из книг, что я привёз из Англии, есть сведения о чём-то подобном.

   — Долго ли собираетесь искать?

   — Седьмицу. Возможно, дней десять. Если не возражаете, я пришлю слугу с известием, что готов к новым опытам.

   — Не возражаю.

Умной отпустил Бомелия.

В разговоре что-то пошло не так. Но что?

Лекарь старательно подчёркивал, как мало интересен был для него доставленный из Европы предмет. И, тем не менее, просил его себе, для опытов.

Естественное любопытство? Или Бомелий знал о щитах Бен-Бецалеля больше, чем открыл Умному? Сколько на всю Европу было практикующих магов и алхимиков? Неужели они не интересовались деяниями друг друга?

   — Пусть твои люди приглядят за Бомелькой, — сказал Умной в тот же день Грязному, заглянув в заново отстроенный после прошлогоднего пожара Разбойный приказ. — Темнит что-то царский лекарь...

   — Ничего, — ухмыльнулся Грязной. — Дождусь ещё, угольков ему под пятки насыплю. Вот тогда и засветится, не хуже лампадки, прости Господи!

Вовремя остерёгся князь, ох, вовремя!

Тем же вечером Бомелий самолично, никому не доверив, поехал на Варварку, в Английское подворье. Соглядатай Грязного, мартовским кошаком шмыгнув на крышу боярского дома, чванливо нависшего над соседями, разглядел оттуда, как лекарь передаёт во внутреннем дворе подворья письмо степенному купцу, приглядывающему за погрузкой своего товара в телеги.

Торговый обоз задержали завтра поутру у городских ворот. Иноземному купчине, отведённому в сторонку, разъяснили, что проверять его товары можно по-разному. Можно всё так разворошить, что и везти дальше не потребуется — свалка, она рядом. А можно и не смотреть ничего. Если письмо Бомельки не в Англию поедет, а стрелецкому сотнику отдано будет. Мести чернокнижника купцу опасаться не стоит; с того света не мстят, как известно.

Вот и поехал к Холмогорам английский караван, так и не досмотренный у ворот Москвы. А Умной с Грязным развернули запечатанное перстнем Бомелия письмо.

Из послания Елисея Бомелия сэру Уильяму Сесилу, лично в руки, чрезвычайно важно:

«...Великому князю московитов в руки попала вещь с огромным магическим потенциалом. Страшно и подумать, что наступит с цивилизованным миром, если восточные варвары смогут понять принцип действия сего предмета.

Уничтожить либо похитить сей предмет не представляется возможным. Осмелюсь сообщить, что в Еврейском городе Праги, откуда был украден сей артефакт, должны находиться сходные предметы.

Дело настолько важно, что решил, не дожидаясь Вашего соизволения, покинуть столицу варваров. Следующее письмо надеюсь отправить уже из Богемии...»

   — А ведь скрылся маг Елисей, пёс смердячий!

   — Вопрос времени, — заметил на это Григорий Грязной.

И был, как часто случалось, совершенно прав.

Бомелия со слугой поймали под Псковом. Беглый царский лекарь сулил своим надсмотрщикам за освобождение большие деньги, потом пугал карами небесными, обещал напустить на них и их семьи бесов — бесполезно.

В Разбойном приказе, едва завидев строгое лицо Малюты Скуратова, Бомелий повалился на колени, начал говорить: про себя, про тех, с кем держал связь в Английском подворье, кто продавал Русь за полновесные имперские талеры.

Но что за допрос без дыбы ?

На такое зрелище пожаловал сам государь с ближними боярами.

Исхудавшее за последние дни тело бывшего лекаря растянули от каменного пола до невысокого сводчатого потолка.

Иван Васильевич ещё раз, из собственных уст Бомелия, послушал перечень шпионов и изменников, пожевал губами, пригладил бородку.

   — Не врёшь ведь, Бомелька, вижу, что не врёшь... Но и всю правду не досказываешь!

Самолично опрокинув жаровню на пол, царь сапогом пододвинул пышущие жаром угли под босые пятки своего бывшего лекаря.

   — Кто ещё изменник? Говори! Может, воевода Михаил Воротынский? Может — опричный боярин Умной-Колычев? Может — князь Хворостинин?

Григорий Грязной застыл с приподнятым в руке пером. Ни одно имя на допросе при государе всуе не произносилось. Кому Иван Васильевич посулил сейчас смертный приговор?

Увидев бледное лицо Василия Ивановича Умного-Колычева, Грязной понял — кому.

Не подозревая, что и сам прикоснулся к этой смертельно опасной тайне, когда искал в Твери человека с приметным перстнем-змейкой.

Потому и жив ещё был, что не подозревал.

Бомелия же насадили на стальной длинный вертел, как свиную тушу. Ещё живого, его вынесли на Поганую Лужу, к грязному берегу Алевизова рва, где загодя развели большой костёр. Глашатаи объявили на Торгу вины бывшего царского лекаря — всё больше чернокнижие да отравительство, спаси и сохрани от того и другого, Господи...