Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя

Посмотри, сколько тел в красных стрелецких кафтанах лежит у траншей. Как много коней бегает без всадников, а их хозяева тёмными пятнами раскинулись по полю.

   — Как выйдут снова крымцы из леса, отступать не буду, в сабли их возьму, — сказал Умной князю Шуйскому. — Сколько смогу, протяну время. А там уж команду на себя бери, князь. Помни — Москва за тобой!

   — Ступай, князь! Бог даст, свидимся ещё, не на этом свете, так на том...

Вот и всё. Последние выстрелы. Сабельный бой. Крымцев много, слишком много больше, как тогда говорили. Полягут опричники, некому будет путать обывателя залихватским «гойда!».

Опоздал воевода Воротынский! Перемудрил всё-таки.

Отгрохотали ручницы в начале нового боя, проредили врагов, сколько были в силах. Закружились всадники в поединках, сулящих гибель... В осыпающихся траншеях стрельцы молились за упокой душ опричников, дорого продававших свои жизни и никак не желавших открыть врагам дорогу к стольному граду.

Умной не сразу понял, что поменялось на поле боя. Отголоски грома там, за лесом. Гортанные команды татарских командиров.

Крымцы повернули коней.

Случилось вот что. Опричный воевода, молодой князь Дмитрий Хворостинин выждал, пока татарское войско отойдёт от Сенькина брода, втянется змеёй в узкий лесной проход. И стальными клещами тяжеловооружённой конницы откусил змее хвост.

Чудом уцелевшие сыновья крымского хана на взмыленных конях примчались к отцу, пожаловались на обидчика.

   — Много ли там московитов?

   — Нет, но они опытны и коварны!

Что делать, хан? Думать. Судя по отчаянному сопротивлению, впереди, у выхода из леса, были основные силы московитов. Гнать конницу на окопавшихся стрельцов — значит, лишиться многих. А вот если смять обнаглевшую русскую конницу и обойти неповоротливое пешее войско русских кружными путями, ударив в спину...

Умён Девлет-Гирей!

— Поворачивай на конницу московитов!

Этот приказ и услышал Умной, сражаясь с очередным противником. Услышал и не понял. Слаб был в татарском.

Ударил нападавшего крымца лезвием сабли в лоб, рванул повод коня, выискивая следующего врага.

Враг ушёл. Отступил.

Вспомним: из Новгорода князь Умной-Колычев увёл полторы тысячи опричников. Теперь же на поле их осталось не больше сотни.

Живых.

Высоко в небе выводила песенку невидимая в лучах летнего солнца пичужка. Звонко так пела, радостно. И никто не заглушал её — люди на поле молчали, только оглядывались вокруг, словно впервые увидели траву и облака, лес и пойму реки.

По окровавленной траве шли меж трупов, высоко подняв хоругви, священники. Что они пели? Не разобрать Умному, «со святыми упокой», кажется...

Через двести с лишним лет Николай Михайлович Карамзин, исполняя заказ бояр Романовых, благодаря случаю ставших русскими царями, расписал в своей «Истории государства Российского» опричников как палачей и подонков. Его не было на этом поле, усеянном истерзанными телами в монашеских рясах.

Подонки так не погибают.

Татарское войско гналось по пятам за конницей Хворостинина. Коварные русские, бывало, резко останавливались, поворачивали на не ожидающего удара противника, стреляли, высаживая с седел особо ретивых, и мчались дальше, трусливо избегая сражения один на один с последователями Пророка. Или один на тридцать, если уж быть точным.

Войско Девлет-Гирея неуклонно отдалялось от Москвы, и молодой князь Хворостинин только шипел сквозь зубы, оглядываясь на преследователей:

   — Ещё... ещё...

Погоня шла к реке Рожай, где перед ней, на холме, воевода Михаил Воротынский выставил гуляй-город. Всадники Хворостинина, погоняя коней, обогнули холм, уходя под прикрытие пушек.

Бухнули гаубицы, просеяв крымское войско разрывными зарядами. Полетели вверх ошмётки тел и земли. Загудели «змеи», выстраивая у подножия холма ещё одну защитную стену, из павших коней и людей.

   — За щитами они неуязвимы, великий хан!

   — Так сожгите эти щиты, собачьи дети! Лучников с зажигательными стрелами в первые ряды!

Горит пакля у наконечников стрел. Сотни всадников с воем несутся к гуляй-городу. Пушки выбили половину, но остальные — прорвались! За Рожаем вдруг заалело. Три тысячи стрельцов в красных кафтанах выдвинулись с того берега на защиту укреплений. Ручные пищали прибавили шума. Падали крымцы, горела трава от так и не выпущенных стрел, горели рубахи и окровавленные тела.

   — Лучников! — кричал Девлет-Гирей.

Новые волны всадников приливали к подножию холма. Русские ядра и пули, подобно волнорезам, останавливали наступление.

Потом татары рванули поводья, остановили коней, отказались слушать командиров. Не пойдут на верную смерть, не желают!

Где пушки турецких союзников, не менее меткие, чем у проклятых московитов? Где султанские янычары, способные в пешем строю взять любую крепость, не из жалких деревянных щитов, но и каменную?! Падший ангел Аваддон, кому доступен не только небесный, но и подводный мир, мог бы показать им — где. На дне моря у маленького городка Лепанто.

Твоя работа, Андрей Остафьев по прозвищу Молчан! Можешь улыбнуться, не будь всё время таким серьёзным...

И стрельцы за Рожаем могли бы счастливо заулыбаться, что оказались твёрже в основе, не подпустили крымцев к гуляй-городу. Могли, но не получится. Три тысячи красных кафтанов застелили берег небольшой подмосковной речки. Стрельцы полегли до единого человека. Но гуляй-город остался стоять на холме, и пушки из-за деревянных щитов пели свои песни всё новым вдовам в далёком Крыму.

   — Что происходит, Дивей-мурза?

Крымский хан взглянул на своего главного полководца.

   — Я разберусь, великий хан.

Дивей-мурза развернул коня в сторону гуляй-города. Три дюжины телохранителей окружили командира неровным кругом, про себя решив, что мурза обезумел и поехал на верную смерть.

Что происходит?!

То же хотел узнать и князь Воротынский, всматриваясь в бесформенное пятно вражеского войска, шевелящееся у подножия холма.

   — Есть у меня люди, — сказал Хворостинин. — Могут съездить, поглядеть, разузнать...

Из Разбойного приказа люди, Григория Грязного ученики.

   — Пусть едут, — разрешил воевода.

А что? Кудеяра-разбойника на Волге охомутали; в Твери таинственного царёва врага разыскали... Так неужели под Москвой нужного для командиров человечка не нароют?

В балке скрылась дюжина всадников. В кустах наверху затаились наблюдатели, высматривая цель, как ястребы в небе.

Вот и она. Татарская полусотня. В центре — важный господин в позолоченной кольчуге и искусно украшенном шлеме.

Вот его и будут брать.

В балочке же не только дюжина всадников. Там и две небольшие пушки укрыты. Вот одна высунула нос за куст, повела ищуще ноздрей. Всадила заряд картечи подальше от татарского мурзы, не убить бы его случайно. Приманила на себя конный удар. Тут и вторая пушка характер показала, высадила из седел ещё с десяток татарских телохранителей.

Чёрт с ними, с пушками! Наводчики прыгнули на коней, погнали их шенкелями обратно в лагерь. Всё равно дело уже было сделано; тихо, хотя и под шумок.

Телохранителей, что остались у Дивея, порубили в скором бою саблями. Самого мурзу легонько тюкнули по голове, чтобы руками особо не размахивал, положили поперёк седла и рванули к гуляй-городу. Постреляли им вслед, конечно, подранили некоторых; но вернулись все, живые и матерящиеся от переполняющих чувств.

   — Я мурза невеликий, татарин простой! — на хорошем русском закричал Дивей, снятый с коня и брошенный под ноги воеводы Воротынского.

   — Вот это ты опричникам князя Хворостинина и расскажешь, — заметил воевода, понимающе кивнув головой.

Опричной сотне, что была при Хворостинине, без разницы — на бой идти или бородой кого в костёр совать. Всё, что для блага государства — любо и правильно.

Дивей-мурза только посмотрел на каменные лица опричников, не так давно вышедших из боя у Сенькина брода, и сразу понял, что лучше не запираться и не лгать.