Разомкнутый круг

– Черт-дьявол! – опустил глаза к паху Максим. – Мне-то что, а ваш орган, господин корнет, обязательно между седлом и крупом коня защемит, а то и вовсе под копыта попадет!

Нарышкин, махая рукой, покатывался от смеха.

– Заглянув в книгу, вы все понимаете превратно, милый Григорий, – веселился он.

– По-вашему, кавалергарды должны взять над нами верх? – зарычал Оболенский. – Не желаете, так я и один смогу!..

Ну разве можно не поддержать друга и уступить кавалергардским корнетам? На следующий вечер перед заходом солнца, когда так приятно дышится после дневной жары и пыли и когда хочется сидеть расслабившись и мечтать о чем-то недоступном и высоком, резкий цокот копыт нарушил дамскую идиллию, и трое всадников в масках, белея телом, проскакали вначале рысью и, удивившись, что никто из присутствующих не упал в обморок – таких дур не нашлось, в обратную сторону ехали шагом, кое-чем бряцая по седлам. Причем у одного из кавалеров эта штука, словно палаш, свешивалась с ноги.

Дамы выхватывали друг у друга лорнеты, вскакивая со стульев и небольших креслиц…

И лишь когда мужские зады слабо белели вдали и невозможно стало ничего интересного разглядеть, некоторые на всякий случай решили упасть в обморок.

– Это вам, Серж, не Вольтера играть! – делился после акции впечатлением одетый по полной форме Оболенский, держа под уздцы коня. – Дамам теперь на неделю бессонница обеспечена, – ржал князь.

– Да вы что там, господа? – вежливо сделал замечание Вебер. – А если бы невдалеке был враг? – Теперь с корнетами он разговаривал почтительно, а то еще пристрелят на дуэли.

– А вдруг никто не узнает, что это мы? – неожиданно заволновался князь.

И напрасно! Узнали!..

Днем, после стояния в главных силах, сонный Синепупенко разбудил офицеров, сообщив, что их ожидает барон. Вайцман, выпучив глаза, собрался что-то сказать, но русские слова вылетели из головы, а немецкий язык не мог точно передать всю гамму чувств, кипевших у него в груди.

– Командир полка вызывает! – с трудом выдавил из себя и вместе с корнетами направился в палатку генерал-майора Янковича.

– Вы с ума сошли! – вспылил тот. – Дело до великого князя дошло. Прошу следовать к нему, – не стал он воспитывать друзей, а, надев треуголку, первым зашагал к палатке цесаревича. – У его высочества, кстати, преотвратительнейшее настроение, – по дороге предупредил генерал. – Такие же повесы, как вы… – только из кавалергардского полка – здорово насолили его адъютанту, – довольным тоном произнес командир конногвардейцев, но тут же напустил на себя приличествующий случаю хмурый вид.

Не доходя приличного расстояния до палатки, корнеты, генерал и Вайцман услышали забористую русскую речь. Великий князь, в отличие от Вайцмана, умело воспользовался нужными, по его мнению, словами, ловко связав воедино кавалергардов, обиженного адъютанта и растакую-то гвардейскую мать…

Когда они вошли в палатку, довольный своим ораторским искусством командующий царской гвардией перекинул словесный поток с кавалергардских головушек на конногвардейские.

– А вот и мой подшефный полк, – горестно воздел руки, – цвет гвардии…

При этих словах Янкович гордо поглядел на командира кавалергардов генерал-майора Депрерадовича, стоявшего чуть в стороне от своих корнетов и уныло запустившего два пальца под красный воротник мундира, словно он душил его.

Конногвардейские корнеты, вытянувшись во фрунт, встали рядом со своим командиром, а Вайцман, делая вид, что он здесь случайно, расположился поближе к обиженному немцу.

– Сразу и не рассудишь, кто более виновен, – патетически возвысил голос великий князь, – одни надерзили старшему начальнику, обозвав его «бутербродом».

Рубанов с Нарышкиным при этих словах, покосившись на княжеского адъютанта, а затем на кавалергардских корнетов, тоже вытянувшихся во фрунт, с трудом сдержали смех. Оболенский стоял с безразличным видом и спокойно разглядывал бушующего князя Константина.

«Здорово, однако, мы успели к высшему начальству привыкнуть, – отметил Рубанов, – уже не трепещем, как раньше».

– …А другие, – метнул строгий взгляд царский брат на конногвардейцев, – и вовсе учудили… так перепились, что позабыли одеться и ездили перед добродетельными дамами в чем мать родила…

Кавалергарды уважительно глянули на конногвардейцев, тут же расстроившись, почему им не пришла в голову такая дельная мысль…

– …Чем смутили их до обморока, некоторые и сейчас еще не пришли в себя… Ну, что вы заслуживаете за это? – осмотрел присутствующих великий князь и, видимо, остался доволен произведенным эффектом. – В Сибирь, конечно, я вас не отправлю, но сегодня же подам рапорт его Императорскому Величеству о разжаловании вас, господа корнеты, в рядовые, отчислении из гвардии и отправке в Молдавскую армию… Все! Свободны! – махнул он рукой. – И чтоб завтра на маневрах показали себя в лучшем виде!

На царском совете после удачно проведенных маневров подняли вопрос и о нарушителях воинской дисциплины и субординации. Император вспомнил бывших юнкеров, глядевших на него с любовью и благоговением, и решил не губить их карьеру, к тому же некоторые генералы заступились за неразумных.

– Молодость! – говорили они, улыбаясь и вспоминая, что сами творили во времена царствования Екатерины Великой. – По службе-то они молодцы? Так ведь? – обратились к генералу Янковичу.

– Нареканий к корнетам не имею! – ответил тот.

– Тогда сделаем так! – решил государь. – В рядовые разжаловать не станем, но следующий чин задержим.

Присутствующий тут же адъютант великого князя обиженно вздохнул.

– Однако в Дунайскую армию их направим, как просит в рапорте великий князь, но из гвардии отчислять не будем… – взяв тонко отточенное перо, написал свой рескрипт Александр.

– Я спокоен, как палаш в ножнах! – образно отреагировал, узнав о наказании, Рубанов.

– Главное, не разжаловали, значит, до генералов дослужимся! – успокоил себя и друзей Нарышкин.

– Это почетная ссылка, чреслами чтоб поменьше трясли! – сделал глубокомысленный вывод Оболенский. – Но главное, кавалергарды нас не обскакали!

Согласно приказу по полку, у корнетов было десять дней на сборы. Пять дней прощались с полком и Петербургом, на шестой, помолясь, кортежем из трех карет направились в Москву. В одной из карет ехали маман Оболенского и Софья. Они решили проводить сына и кузена до Первопрестольной.

Честно признаться, Софья страдала не столько по кузену, сколько по этому лицемеру и вульгарному ветренику Сержу. Нарышкин большую часть времени проводил в карете с дамами.

– Как вам было не совестно, граф! – щурилась на него юная княжна.

– Граф! И много женщин видели вас обнаженным? – интересовалась мамà Оболенского.

Княжна Софья кипела яростью от ревности.

– Оказывается, вы и будочника терзали! – смеялась Оболенская.

– Он нас сильнее мучил! – отбивался, как мог, Нарышкин.

– А зачем несчастных кавалергардов в склепе пугали? – веселилась княгиня. – Ну от сына-то я нечто подобное ожидала, но вы-то, граф?!

Почему-то в душе и княгиня, и княжна Софья не осуждали корнетов.

– Петербургское общество только о вас и говорит, – произнесла Оболенская.

Они еще не могли до конца свыкнуться с мыслью, что корнеты едут на войну. За третьей каретой, набитой вещами опальных гвардейцев, ехали верхами денщики и были привязаны офицерские кони. По просьбе корнетов, в денщики к ним, по получении офицерского чина, генерал Янкович, посоветовавшись, конечно, с Арсеньевым, определил бывших дядек. Сбылась давняя мечта Егора Кузьмина – времени на сон значительно прибавилось, так как дома форму и ботфорты корнетам чистили лакеи и денщикам лишь оставался уход за лошадьми при облегченных занятиях и строевой выездке.

Побывавший на войне Янкович, жалея наказанных подчиненных, принял решение откомандировать в боевую армию и их дядек – пусть приглядят за непутевой молодежью. Дядьки были весьма довольны – прежде отдохнули в Стрельне, а теперь поваляем дурака в Дунайской армии. Красота, а главное, не стоять на постах и долго не видеть Вайцмана.