Шелковый путь

Повелитель Отрара подозвал Максуда и приказал: «Отбери сотню джигитов на крепких, быстрых конях и оставайся здесь на ночь. Проследи, чтобы всю ночь горели костры. А на рассвете спешно отступи!» Это был старый прием. Враг, глядя на костры, будет всю ночь готовиться к новому сражению, торжественно хоронить своего нойона, сооружая над его могилой курган. Время будет выиграно.

Иланчик Кадырхан повелел остальному войску тронуться в обратный путь. Сарбазы покинули усеянную трупами Бугенскую равнину. А на рассвете горстка кипчаков, прихватив тело батыра Ошакбая, тихо и скорбно въехала в ворота Отрара.

3

В сущности жизнь похожа на древний отрарский арык: вначале понемногу разрушается русло, размываются берега, потом он начинает зарастать сорной травой, а со временем и вовсе исчезнет с лица земли. Так и жизнь…

Проходит лето, яркое и нарядное, уступает свои владения осени, грустной, задумчивой; ржавыми пятнами покрываются листья; плывут-кружатся за тучами тучи; не однажды наполняются водой и вновь высыхают бесчисленные уличные арыки. И все эти перемены никому особенно не докучают, никого не удручают и не тревожат. Жизнь человеческая как сон — зыбкий, смутный, легко и быстро забываемый. Босиком по мягкой травке пробежит короткое, как миг счастья, детство; потом прошумит, прошуршит зелеными листьями недолгая молодость; повеет первой любовью, ласковой, томной, как легкий ветерок со стороны Инжу в вечерний час. Но поторапливают, погоняют, сменяя друг друга, такие прекрасные мгновения жизни. Ускользают, просачиваются куда-то и исчезают бесследно, безвозвратно. А в душе человека время непременно оставляет свою печать, оставляет зарубку, отметину. Юная тангутка нынче тоже пребывала в печали и смятении. Она была похожа на травинку, рано потянувшуюся к солнцу, рано напившуюся благодатных соков и преждевременно зачахшую, увядшую. Извелась в тоске прекрасная пленница. Сегодня опять она долго гуляла по Отрару и вспоминала родину…

Говаривала мать-покойница: любовь — всего лишь страсть, чем больше страсти, тем сильней и ненасытней любовь. Отец возражал: любовь — не безумство, не вспышка, а взаимность, уважение и согласие двух любящих сердец. Кто знает… Для нее любовь обернулась мукой; она источила душу, изранила сердце, отравила молодость. И вот одна-одинешенька мыкает она свое горе в подземном гареме под городской мечетью Кок-мардан.

Зашел бы к ней пораньше повелитель, она поговорила бы с ним в последний раз открыто, не таясь, излила бы ему все, что накопилось в сердце. Ни разу не удавалось прелестной тангутке высказать своему властелину свое самое сокровенное, желанное. Сколько раз порывалась она открыть ему душу, но каждый раз забывала обо всем на свете, едва он появлялся у нее.

Погруженная в свои думы, она не заметила, когда и как вошел повелитель. Он стоял в тени и молча смотрел на нее. При виде его все мысли разом вылетели у нее из головы, в растерянности она даже не встала с места.

Иланчик Кадырхан, которого юная тангутка полюбила до самозабвения, сам подошел к ней. Он был в походной одежде: кольчуга, сапоги, подол чапана в пыли. Огромный, сильный, он двигался тяжело, устало.

— Когда вы из похода вернулись? — опустив глаза, спросила тангутка. Голос ее слегка дрожал, бледные щеки сразу покрылись румянцем.

— На заре.

— Войско в целости?

— Лишь треть вернулась.

Тангутка опустила голову. Раньше бывало, когда он приходил к ней, она бросалась ему на шею, звонко и радостно смеялась. Сейчас же она не осмелилась так поступить и почему-то чувствовала себя виноватой перед кипчакским ханом.

— Они, что ли? — спросила она, бледнея.

— Да, они!

— Значит, теперь вы меня казните?.. Иланчик Кадырхан схватился за рукоять меча, чтобы унять внезапную дрожь, и опустился на деревянное возвышение, покрытое коврами. Ему захотелось пить. Тангутка легко вскочила, принесла из боковой комнаты воды. Такая холодная была эта подземная вода, что у него заломило зубы.

Пока он пил, тангутка подняла голову, быстро посмотрела на него. В глазах у нее стояли слезы. «Плачет, бедняжка, — с жалостью подумал Иланчик Кадырхан. — Всей своей невинной душой сочувствует мне!»

— Сейчас выйду… Переоденусь… — заметила она и убежала в глубинную келью, где хранила свою одежду и украшения.

Сейчас она переоденется и предстанет перед ним во всей своей красе. Разве поднимется когда-нибудь на нее рука? И все равно ее ждет гибель. Не избежать смерти пленнице. Исконный, кровный враг тангутского племени — монголы обложили, окружили город, точно железный обруч. Среди них находится и верный слуга кагана предатель Юсуф Канка. Недавно он прислал нарочного с предложением: «Возвратите мне тангутскую красавицу в обмен на десять пленных кипчаков». Об этом Иланчик Кадырхан ни слова не сказал своей наложнице. Однако, чуткая сердцем, она, кажется, и сама обо всем догадывалась…

Разряженная, она вышла, точно выплыла, из глубинной кельи. В волосах ее позванивали чолпы, на голове возвышалась саукеле в драгоценных украшениях, стыдливым румянцем залилось нежное, чистое лицо, нижняя губа алела спелой вишней.

— Небось скучаешь по родным? — спросил он и тут же спохватился. Не надо было ему об этом спрашивать. К чему напоминать о прошлых днях, оставивших тяжкий след в душе…

— Есть такая боль, которая не проходит, — почти шепотом ответила тангутка и, потупив глаза, опустилась перед ним на колени. В голосе ее чувствовалось отчуждение, и Иланчик Кадырхан еще острее ощутил, какую он допустил оплошность.

— Тобою интересуется Юсуф Канка. Пошла бы ты к нему?

Разве говорят об этом юной женщине, особенно такой красивой и любящей? Иланчик Кадырхан снова подосадовал на себя за неуместный вопрос. О аллах всемогущий, как он очерствел, огрубел за последнее время! Каким бесчувственным, глухим стало его сердце! Видно, чуткость душе и доброту сердцу придают лишь мирные, безмятежные дни. Как он ошибался, полагая, что лишится не любви, а всего лишь наложницы-тангутки… Она попыталась улыбнуться:

— Будь со мною сегодня подольше, мой господин. Я развею печаль твою…

— Жажда меня мучит, — ответил он.

— Может быть, принести вина?

— Я предпочел бы кумыс.

Беседа не получилась. Вопросы и ответы прозвучали невпопад. На душе у обоих было смутно, тревожно, не говорилось о сокровенном. Тягостные, долгие паузы в разговоре удручали, вызывали досаду. Иланчик Кадырхан почувствовал, как она необъяснимо отдаляется от него. Еще немного, и он может совсем ее потерять. Любовь их была как хрупкий драгоценный сосуд, оба бережно держали его в своих ладонях и теперь, казалось, выронили его невзначай на каменный пол, и сосуд тот разбился вдребезги. Да-а… останутся печаль и досада на всю жизнь, останутся осколки в груди, постоянно причиняя боль и напоминая о несбывшемся, покроются ржой и не дадут зажить ране. Конечно, многое при жизни забудется, появятся другие цели и желания, придет, может, новая любовь, но эти осколки останутся в душе навсегда, до рокового часа. Хорошо понимали это сейчас и Иланчик Кадырхан, и юная тангутка.

— Я велю принести поесть?

— Нет, не до еды мне…

— Вы сильно устали и, может быть, приляжете, отдохнете?

— Нет… Я зашел ненадолго, просто так.

— Выбросьте все из головы… забудьте хоть на время войну. Если разрешите, я сама пойду и брошусь к ногам кагана! Все для вас сделаю. Забудьте все горести…

Голос ее сорвался. Она была очень взволнована. Так бывает, когда человеку снится тяжелый сон. Он почувствовал ее смятение и положил руку ей на голову. Слезы брызнули у нее из глаз, и она уткнулась пылающим лицом в его широкую ладонь.

— Я к тебе ненадолго…

— Властелин мой! Уйдем из города. Ты же знаешь: уйдем тайной подземной дорогой. Ты говорил мне о ней… Уйдем в пески Кызылкумов, выроем там колодец, построим дом, будем охотиться. Жить будем свободно, вольно!..

— Ты хочешь, чтобы я забыл о своем долге?