Шелковый путь

Монгольские полчища, только что преодолевшие перевалы Каратау, узнали о стычке передового меркитского войска с кипчаками лишь поздним утром. Но, узнав об этом, в тот же миг сели на коней и отряд за отрядом поспешили на помощь меркитам, желая схлестнуться с кипчаками в открытой степи. Впереди своих туменов монголы, как обычно, высылали отряды подчиненных им народов и союзников. Первый многотысячный отряд возглавлял султан Бауршик; он ехал постоянно одвуконь и в бою попеременно пересаживался то на одного, то на другого коня. Сражался он, не зная усталости, и с седла не слезал со вчерашней ночи. Спускаясь с перевала, он нежданно нарвался на дерзкий кипчакский отряд. Эти бешеные псы преградили ему путь у входа в ущелье и отчаянно рубились до самых сумерек. Многие сложили головы в той теснине. Но — аллах милостивый! — как заскулил от досады уйгурский султан, когда, изрубив кипчакских наглецов, все же упустил двух-трех, ускакавших на быстроногих конях! Да и как тут было не подосадовать, если один из удравших был его кровный враг, заложник Ошакбай! Ах, поздно он спохватился! Глядя на то, как тот ловко орудовал копьем, с каким бесстрашием обрушивался на противника, султан тогда еще озадаченно подумал: «Где я видел этого безумца?!» В это время один из смертельно раненных кипчаков, судорожно цепляясь за гриву коня, крикнул: «Прощай, друг Ошакбай!»

Бауршика точно палицей по голове хватили. Он было бросился в погоню, но конь под ним был измучен долгим переходом. В дикой ярости он распорол своему жеребцу брюхо, бросился ничком на землю и заплакал злыми слезами. Тут подоспели нукеры, подвели свежих коней. Теперь, попеременно мотаясь на двух конях, ехал он впереди и настойчиво искал своего бывшего заложника.

Следующую часть вражеского войска вел некий предводитель рода из Семиречья Тажибек, прозванный «Дородным» за свое необъятное брюхо, похожее на огромный бурдюк с перекисшим кумысом. Любимым блюдом его было теплое, с дымящейся кровью сердце только что зарезанной лошади и цельное свежее кобылье молоко. Но был он еще и непревзойденным лучником, так что запросто сбивал войлочную шляпу с головы всадника на расстоянии полета стрелы. Со вчерашнего дня брюхо его опало, и Тажибек ехал угрюмый. Всю дорогу мерещилось ему большое дымящееся лошадиное сердце. Колчан его был туго набит стрелами, и он всякий раз беспокойно нащупывал его руками. Так всегда бывало, когда он жаждал крови.

Предводитель третьей части был джунгарин Кадан. За ним покорно трусил один из сарбазов. Впереди четвертой части войска ехал Алак-нойон, еще более громоздкий и огромный, чем лошадь под ним. Со стороны казалось, будто вылепили на лошади из глины подобие камня-стояка и воткнули в него вместо рук и ног бревна. Бритая голова нойона поблескивала на солнце, кожа на черепе напоминала не то обгорелую, не то порезанную саблей иссохшуюся шкуру. Невозможно было себе представить более страшного человека. Изредка Алак-нойон останавливался и, оборачиваясь всем туловищем, ругал своих воинов, тянувшихся за ним, как цыплята за наседкой.

Пятая и шестая части именовались туменами, потому что их предводители и сами воины были выходцами из монгольских племен. Полководцев звали Унер-Гулижа и Гугус Гулижа. Главным оружием у них были луки и арканы. Дальнего врага они ловко поражали стрелами, на ближнего набрасывали петлю, стягивали с лошадей и волочили по земле. Арканы в их руках были самым грозным оружием.

Седьмой тумен возглавлял Тулен-жерби, сровнявший с землей три знаменитых города — Малый Сагын, Средний Сагын и Большой Сагын. В Золотом шатре восточного кагана Тулен-жерби занимал особое место: он сидел напротив потрясателя вселенной. Редкие полководцы удостаивались такой чести, причем многие, боясь навлечь на себя гнев кагана, норовили сидеть в стороне, боком. Тулен-жерби был к тому же находчив и мудр, умел говорить. То ли именно этот его дар пришелся кагану по душе, то ли он высоко ценил его ратные достоинства, но, как бы то ни было, хан ханов обещал после взятия Отрара объявить Тулена-жерби нойоном, хотя тот и не приходился ему сородичем. Тулен-жерби благодарил всевышнего и за это. Иначе ехать бы ему в передовых частях, как Арслан или Бауршик, первым затевать кровавую сечу и оказаться под копытами кипчакских коней. Благоразумнее все же держаться позади передового войска. А будет на то воля кагана, так и нойоном он станет, и управлять начнет из Отрара всем кипчакским племенем!..

Восьмой тумен еще даже не спустился с гор Каратау. Его вел прославленный нойон Шики-Хутуху. Вместе со своими воинами он участвовал главным образом в грабеже и мародерстве, когда уже какой-нибудь город взят и ворота открыты настежь. Этот тумен расправлялся с безоружным мирным населением. Основная его забота была пополнить каганову казну, собрать побольше драгоценностей и золота. Обоз у тумена был громоздкий, тяжело нагруженные верблюды тянулись длинным караваном, воины разжирели, погрязли в роскоши. У каждого сарбаза в поводу шло по нескольку лошадей. Многие из воинов не только не участвовали в битвах, но даже и не видели серьезного побоища. Они лишь обеспечивали добром и женщинами могущественных нойонов и сами втихомолку обогащались.

Главные девятый и десятый тумены отдыхали сейчас в густых зарослях прибрежья Шу. Во главе их находились непобедимый Субудай-бахадур и Джебе. Вдоль берега стояли шатры; едва заметно колыхались шелковые с кистями занавеси; над очагами вился дымок; все живое упряталось в тени. Воины купали в реке лошадей. Субудай лежал на пышных коврах и гадал на кумалаках. Размешав горсть блестящих отполированных кумалаков, он рассыпал их на белую шкуру, потом неуклюжими, корявыми пальцами вновь сграбастывал их и начинал делить на три кучки. Потом, расположив кучки в ряд, долго и отрешенно глядел на них, закатив глаза, думал.

Субудай-бахадур решил проверить свои сомнения. А сомнения касались его юной жены, которая не давала ему нынче ночью спокойно спать, представившись во сне. Была она дочерью меркитского хана Туктихана, бежавшего от монголов. На берегу реки Иргиз предателей настигли и всех перерубили. Жену Туктихана, пышнобедрую ханшу, Субудай подарил кагану — пусть ублажает похоть с женой врага, а юную дочь взял себе. Новая жена взбодрила его старое тело, зажгла в жилах огонь молодости. Нынче ночью она приснилась ему почему-то голой. Это насторожило и испугало полководца…

В первой кучке был нечет, круг замкнулся, значит, молодая жена жива и здорова. Во второй кучке два кумалака легли рядом, попарно, торчком. Это означало, что она пребывает в веселом, радостном состоянии. «А с чего это сучка голову задирает?» — проворчал с досадой Субудай. Сбоку опять вышел нечет: по три в каждом ряду. Ойпырмо-ой, что же это получается? В самом низу остается один-единственный кумалак!.. Рука у полководца дрогнула, повисла в воздухе. Он не спешил убрать одинокий кумалак. «А-а… то-то же!.. У этой сучки, выходит, подол задран. Неспроста, значит, голой во сне мне явилась. Попалась, видать, в лапы какому-нибудь бахадуру, стала чьей-то забавой!» Субудай в сердцах смешал кумалаки, отшвырнул от себя, обнял колени, помрачнел. За шатром послышались голоса. Он вскинул голову. Вошел слуга, скрестив руки на груди, поклонился.

— Светлейший! К вам просится нойон Тогишар.

— Впусти! — бросил Субудай и, стряхнув печаль, вытер старческие слезы в глазах.

Неслышно вошел в юрту молодой нойон, по-собачьи зорко обшарил глазами шатер, опустился на одно колено, склонил голову. Хотя по своему чину он мог говорить, как равный с равным, но нойон почитал возраст Субудая. Такова была воля самого кагана.

— На склоне Каратау мы столкнулись с кипчакским войском. Неожиданно, исподтишка обрушилось оно на нас. Отряд Арслана разбит наголову. Сейчас ведут бой с кипчаками султаны Бауршик и Тажибек. Боюсь, что без помощи нойонов они не выстоят. Как быть?

— Сколько войска у кипчаков?

— Тысяч десять, пожалуй, будет. Пока перебили их только половину.

— Ну, тогда и эти справятся. Если же до вечера не одолеют кипчаков, отправишься сам вместе с нойоном Алаком!