Чудо пылающего креста

Не прошло и двух часов после того, как Максенций смело выступил из-под надежной защиты римских стен, а его армия уже полностью отступала. Войска Константина, однако, не давали им ни минуты передышки, и равнина Тибра заполнилась пешими и конными, беспорядочно сцепившимися в рукопашной схватке. Сохранившие строй отдельные отряды армии Максенция стремились пробиться к мостам, чтобы по ним уйти под защиту городских стен. Тем временем Крок уже послал свою быструю конницу в обход обоих флангов теперь уже почти разбитых вражеских войск, чтобы она помешала большей их части добраться до мостов, а других сбила бы в плотную массу на узком пространстве, где их успешней могли бы атаковать непрерывно наступающие легионы Константина.

Когда Константин остановил свою лошадь на небольшом пригорке с видом на поле битвы, то увидел, что конники Крока уже перерубили канаты, крепившие один из понтонных мостов к берегу. Те, кто карабкался по мосту, чтобы переправиться на другой берег, оказались сброшенными в воду, когда мост развернуло течением, а поскольку никто на берегу не мог прийти им на помощь, большинство камнем пошло на дно, увлекаемые тяжестью доспехов.

Тех немногих, кому удалось добраться до отмелей на ближайшем к Константину берегу, либо захватили в плен, либо методично забили насмерть его разгоряченные воины. Некоторым удалось удержаться на ногах и достичь противоположного берега, где они цеплялись пальцами за красноватую глинистую землю, пытаясь взобраться по крутым приречным склонам наверх. Но льющаяся с них вода быстро размягчала туф, превращая его в густую пасту, и они скользили и сползали вниз, впрочем не оставляя своих почти безнадежных попыток спастись.

Рядом с Константином появился Крок, его волосы слиплись от крови: под расходящимся краем шлема кожа на голове была рассечена.

— Это великий день в истории Рима! — прокричал он. — Мои уже перебрались по Мильвиевому мосту и захватили для нас одни из ворот.

— Посмотри вон туда! — Константин внезапно привстал на стременах. — На той стороне кто-то карабкается на берег. Похоже, у него золотой доспех.

— Клянусь богами! — воскликнул Крок. — Это же Максенций!

Император Италии и Африки действительно прилагал отчаянные усилия, чтобы вскарабкаться на крутой берег с той стороны Тибра, цепляясь пальцами за скользкую землю с безумством человека, одержимого страхом смерти. Вот его руки, похоже, надежно уцепились за край, но выступ земли, оказавшись слабой опорой для ноги, оторвался, и он всей тяжестью повис на пальцах, отчаянно вцепившись в травянистый край обрыва. Ноги дергались, пытаясь найти нужную точку опоры, но вот земля под его пальцами стала крошиться, хватка Максенция ослабела, и он заскользил по крутому откосу в воду.

Какое-то время Максенций еще сопротивлялся напору течения, но отчаянная попытка спастись, должно быть, истощила большую часть его сил. Ему дважды удавалось встать на ноги, но каждый раз течение опрокидывало его, и в конце концов он исчез под водой, взмутненной борющимися на отмелях врагами и побагровевшей от крови раненых, свалившихся с мостов или подвергшихся избиению при попытке выбраться из реки.

— Ну, этой добыче от нас не уйти. — Крок пришпорил лошадь и спустился по береговому откосу в реку, рассчитывая угол переправы с учетом течения. Константин с беспокойством следил за тем, как поток захлестывает с головой и лошадь, и седока, но вот наконец копыта выносливой галльской лошадки коснулись дна на той стороне реки, и она выбралась на мелководье недалеко от того места, где тело Максенция, прибитое к песчаной косе, перекатывалось под ударами волн.

Не стесняемый тяжелым доспехом, который оказался гибельным для Максенция, Крок соскочил с седла в воду рядом с телом, бегло осмотрел его, затем распрямился и вскинул вверх сцепленные пальцами руки, потрясая ими в знак победы, и по этому жесту Константин понял, что враг его мертв. Разглядев более низкое место на берегу вниз по течению, Крок побрел туда по воде, таща за собой полуплывущее тело и сопровождаемый сзади лошадью.

Битва за Рим окончилась, и сердце империи было в руках Константина — в полной его власти.

Глава 24

1

Фауста уехала в Арелат, в Южную Галлию, едва Константин отправился в Италию. Когда императорский курьер принес ей весть о падении столицы, она тотчас седа на быструю военную галеру и скоро прибыла в Рим.

Константин уже давно перестал пробовать обсуждать с ней проблемы управления, поскольку ее острое желание называться августой не заходило дальше пурпурной мантии, отделяющей ее от других женщин. И теперь, когда она получила этот титул, он был уверен, что у нее не будет никакого желания зарываться глубже в государственные дела — но тут-то как раз он и ошибался.

Константин любезно согласился участвовать в церемониях провозглашения его августом Италии и Африки и присутствовал на устроенных в его честь играх и пирах, — в основном чтобы доставить удовольствие Фаусте. Одновременно он всячески старался возместить ущерб, причиненный Максенцием за его шестилетнее царствование.

Первый шаг к осуществлению этой жизненно необходимой реформы он сделал, когда отправил голову Максенция в Африку, где ее пронесли по улицам Карфагена и других городов, почти разоренных бывшим августом Италии и Африки. Вместе с этим устрашающим доказательством своей окончательной победы над Римом Константин послал народам африканских провинций и заверения в том, что мир и процветание им обеспечат их неизменная верность ему и послушание его декретам. Вслед за этим он распорядился приписать преторианцев к легионам, дислоцированным по Рейну, и распределить их так, чтобы они уж никогда бы не смогли организоваться и составить ядро для мятежа. Но хотя ежедневно приходили доносчики, корысти ради изобличая товарищей и союзников Максенция, Константин отказался устраивать кровавую резню, как это делали в прошлом одержавшие победу императоры.

Расформирование преторианской гвардии более всех других событий послужило сигналом того, что Рим теряет свое высокое положение в империи. Но Вечному городу, празднующему восхождение на трон в качестве старшего августа нового победителя и занятому строительством в его честь Триумфальной арки, для чего с арки Траяна, пока еще одного из самых величественных памятников истории, срывались некоторые украшения, — этому городу удавалось закрывать глаза на свое будущее.

Те два месяца, что Константин оставался в Риме, он неустанно работал, чтобы щедростью и снисходительностью уничтожить зло, сотворенное Максенцием за свое шестилетнее пребывание у власти. Он почтительно относился к сенату и его обычаям, но вместе с тем ввел в его члены руководителей провинций, тем самым сделав сенат гораздо более представительным органом западной половины империи, чем он был раньше. Он поклялся сохранять старинные права и привилегии сената, но в то же время дал всем ясно понять, что является абсолютным правителем и что впредь этот совещательный орган будет не более чем эхом в его решениях.

Константин вернул поместья, конфискованные за время пребывания Максенция в должности, их законным владельцам. Он также облегчил доступ к себе граждан всех сословий, которые считали, что с ними обошлись несправедливо, и в своих публичных заявлениях выказал столько щедрости и благоразумия, что, когда Триумфальная арка была готова, сенат распорядился начертать на одной ее стороне: «Освободителю Нашего Столичного Города», а на другой — «Учредителю Нашего Спокойствия».

В привычной пространной и цветистой речи, посвященной открытию арки, панегирист прославлял Константина, потому что «по указанию божества и побуждаемый собственным великодушием он и его армия реабилитировали республику, одним ударом сразив тирана и его приспешников». Для слушателей — и наверняка для самого оратора — упомянутым божеством являлся Юпитер Капитолийский или, возможно, Аполлон, и Константин не стал поправлять говорящего. Но в сердце своем он уже решился на революцию в религиозной жизни империи, революцию, по широте и размаху не уступающую тем переменам, которые он вносил в политическую ее жизнь. Он понимал, что эту перестройку нужно проводить медленно, как почти и любое другое преобразование в Риме, учитывая ту огромную роль, которую играла традиция во всех аспектах его существования. Поэтому он отпраздновал обычные ритуальные жертвоприношения богам Рима, но потихоньку, через Хосия из Кордовы, заверил христиан в своей поддержке и дал им ту же свободу, что и братьям их в Галлии.