Камер-фрейлина императрицы. Нелидова

   — Но треугольник повторяется и в иных сочетаниях. Вот эта свернувшаяся кольцом змея с черепом и треугольником.

   — С треугольником в середине, если быть точным. Она означает состояние человека после грехопадения.

   — Это как совсем особая азбука. Но только я не могу уловить, что из неё складывается. Вероятно, мне не хватает воображения.

   — В нём здесь и нет необходимости. Вот смотрите, изображение обычного масштаба — линейки, которой пользуются и каменщики, и плотники, и зодчие. Для масонов именно им проверяется, соответствуют ли человеческие действия законам вечных истин. Кубический камень — на нём как бы следует точить свои орудия — это образ постоянства, но и бдительности. Прочтите, что сказано о масштабе: «Равное ко всем почитание должно руководствовать ум ваш, как ЗАКОН; равная любовь должна руководствовать сердце ваше, как СРЕДСТВО; равная польза для всех должна руководствовать действия ваши, как ЦЕЛЬ».

   — Но вы часто повторяли мне, что главное масонское число — семь. Оно кажется таким таинственным. И — опасным. Я всегда стараюсь избегать семёрок.

   — В вас говорит обычное обывательское суеверие — не больше того, друг мой. Семёрка — это соединение трёх духовных и четырёх телесных начал. Семёрка — символ человеческой жизни, рождения и бытия, времени, наконец. Семь ступеней вели к притвору храма мудрости. Для вступления в храм истины нужно изучить семь наук, отвергнуть семь пороков, приобрести семь даров премудрости. На семь частей вольные каменщики разделяют человеческое тело, его внутренние и внешние органы.

   — Как это величественно! И сурово.

   — Поэтому и масонство, и справедливость представляются в виде Солнца. А в виде кабана, осла и обезьяны рисуется звериное царство скоточеловеков, которые от начала мира ведут брань с началами добра и света. «Царство тьмы» и «Царство телесной природы» — это одно и то же. И ещё не случайно именно богиня Изида служит одновременно символом природы и масонского ордена. А богиня Астрея, богиня правосудия, особенно покровительствовала масонам. В руках у неё всегда были циркуль — знак совести и угольник — знак закономерности.

   — Вы так далеко углубились в основы этого учения, ваше высочество?

   — Я не отвечу вам на этот вопрос, Катишь. Не вправе ответить. Достаточно, если повторю нашу установку: «Добродетель да будет шлемом твоим, благоразумие — панцирем, а светлостью его — кротость, мудрость — щитом твоим, а воля — копьём, низлагающим врагов твоих, мечом пламенным — неутомимая деятельность».

   — Вы снова не дадите мне этой книги, ваше высочество? Я вижу, вы колеблетесь.

   — И тем не менее повторю свой отказ. Таков зарок. Но подарю вам знание ещё одной символической схемы. Знаете ли вы, что символом человека служит дерево? Корень — это дух человека, ствол — свойства души, ветви — данные ему Господом способности, таланты, листья — слова, цветы — воля, а в результате плодом становятся добродетели. И от того, как произрастает дерево, зависит обильный или скудный урожай наш на ниве жизни. Но мне кажется, кто-то направляется сюда. Дайте я уберу книгу.

   — Ваше высочество, а никак нельзя было бы помочь Новикову? Все говорят, он так много сделал в одной Москве. Книжные лавки, учебники для школ, первая в Москве библиотека.

   — Неужели вы не понимаете, Катишь, любая связь с отвергнутым великой императрицей наследником может одинаково плохо кончиться и для наследника, и тем более для Новикова. Здесь всякую связь следует тщательно скрывать, а вы думаете о деятельности, в которой человек волей-неволей проявляет себя.

   — Катишь, у меня есть новость. Для вас. И для нас обоих. Помнится, вам нравился Орас Верне [21].

   — Теперь к тому же его четыре полотна напоминают мне о нашем европейском путешествии. Ведь вы заказали их мастеру именно тогда.

   — Но я сохранил втайне от вас ещё одно обстоятельство. Для Гатчины я заказал в 1783 году ещё одну картину.

   — Заказали, ваше высочество? Письмом? Но это было бы достаточно опрометчиво. Во всех отношениях.

   — Ваш великий князь совсем не так прост, как вы хотите его себе представлять. Я обратился с просьбой к нашему посланнику в Турине князю Юсупову. Назвал размеры и сюжет.

   — Какой же, ваше высочество? Я сгораю от любопытства — что именно вы сочли нужным выбрать?

   — Я оговорил и общую композицию, Катишь.

   — Но это уже для меня полная неожиданность. Так раскройте же тайну, ваше величество! Это так интересно!

   — «Кораблекрушение». И сейчас вы сможете её увидеть — наконец-то она закончена и доставлена. Меня очень раздражала неисполнительность мастера. Он получил заказ — вот у меня записано со слов князя — 20 октября 1783 года.

   — Сразу по нашем переезде в Гатчину!

   — Вот именно. Со сроком исполнения в один год. Но Верне протянул время. Князь уверяет, что художник ждал вдохновения. Хотя как раз вдохновения, как мне кажется, в законченном полотне и не хватает. Впрочем, не хочу опережать вашего суждения. Но главное — Верне непременно захотел похвастать своим произведением в парижском Салоне. Картина была там выставлена в 1785-м.

   — И конечно, с гордой табличкой, что принадлежит самому великому князю России!

   — Вы правы. Но вот мы и пришли. А насчёт Салона я выразил и князю и художнику своё крайнее неудовольствие. Такое дешёвое тщеславие мне несвойственно. И я не нуждаюсь ни в чьих похвалах своему выбору, вы сами это отлично знаете.

   — Мне не подняться до ваших масштабов, ваше высочество. Скажу честно, мне такой поворот понравился.

   — Но вы ничего не говорите о картине. Она не нравится вам? Вы думаете, она недостойна моей Гатчины?

   — Нет-нет, ваше высочество. Здесь другое. Я поражена необычным для Ораса Верне размером. Ничего подобного мне видеть у него просто не приходилось. Море здесь так огромно, так необъятно...

   — Именно такой эффект был мной задуман.

   — И потом — кораблекрушение. Подобный сюжет невольно вызывает...

   — Страх, хотите вы сказать?

   — Нет, я бы сказала — внутреннее содрогание. У людей нет выхода перед лицом разбушевавшейся стихии. Им неоткуда ждать помощи. Смерть как зрелище — с этим ещё надо освоиться.

   — Нет, я настаиваю именно на страхе. Страх. Страх. И предупреждение. Корабль императрицы должно постигнуть такое же кораблекрушение, как бы сейчас достойно и надёжно ни смотрелось управляемое ею судно. То, что оно откладывается во времени, не может спасти от его неминуемости. Мне доставляет истинное удовлетворение убеждаться лишний раз в неизбежности рока.

   — Ваше высочество, но ведь императрица всё равно рано или поздно уступит вашему высочеству престол. Таков закон природы. Зачем же нужна гибель стольких людей, не повинных в её действиях? Какое оно может доставить удовлетворение?

   — Удивляюсь вам, Катишь! Вместе с императрицей в волнах рока должны погибнуть все, кто так верно ей служит. Кстати, я давно хотел обратить ваше внимание на пустоту, которой окружена наша Гатчина. Фавориты не скрывают своего пренебрежения ко двору цесаревича.

   — Случайные люди!

   — И тем не менее обладающие на данный момент и влиянием на императрицу, и возможностью уродовать мою судьбу. Дипломаты...

   — Что удивительного в их боязни посещать Гатчину? Они представлены ко двору императрицы, и любое нарушение её желаний может привести к их высылке из России. Вполне понятная человеческая расчётливость.

   — О, я сумею расчесться с каждым из них. И с их государями тоже!

   — Но я об этом и говорю, ваше высочество. Ваш час впереди, и он совсем близок.

   — Запрещать всякое общение дипломатов с цесаревичем — как же она боится за захваченный престол, как отчётливо понимает незаконность своего положения и своих действий! А митрополит Сестренцевич! Он решился погостить в Гатчине и, к величайшему несчастью, здесь же и заболел. Ему пришлось провести у нас некоторое время просто для того, чтобы набраться сил для возвращения в Петербург. Какую выволочку — да-да, именно выволочку! — позволил себе устроить ему Потёмкин. Этот одноглазый бес сделал митрополиту выговор, чтобы он на будущее вообще воздерживался от поездок в Гатчину.