Не погаси огонь...

После тринадцати лет царствования (несчастливое число!) батюшка, не знавший меры в спиртном, скончался от болезни почек, и двадцатишестилетний наследник стал императором всероссийским. Единственное, что он в полной мере принял от своего отца, – это веру в незыблемость абсолютной монархии, в великую силу бюрократической централизации государственной власти. Пока позволял инерционный ход, Николай II являл собой как бы тень Александра III. Став верховным главнокомандующим российской армии, он сохранил себе чин полковника Преображенского полка, пожалованный ему батюшкой, не догадываясь, что этот чин среди полных генералов, адмиралов и действительных тайных советников звучит как насмешка.

На еженедельных докладах, наблюдая за царем, Столыпин думал: нет, не легок крест государя, ох не легок! Ведь чувствует же, что и умишка не хватает, и знаний недостает, а надобно по каждому поводу и случаю свое суждение высказать. А суждение это – уже и указ и закон. Хорошо ль оно? Справедливо? Мудро? Главное же – выгодно ли оно империи? Как знать?.. Если бы не было у трона таких, как Петр Аркадьевич, вконец запутался бы государь…

Сейчас, завершив рассказ о проекте памятника династии и даже разложив перед Николаем II цветные картинки, Столыпин заключил:

– Если ваше величество соблаговолит утвердить проект, нам останется лишь выяснить, во сколько обойдется казне его осуществление.

Царь с интересом разглядывал картинки. Судя по всему – доволен. Теперь можно приступать к существенной части доклада.

– Ваше величество, киевский генерал-губернатор в связи с назначением Курлова начальником охраны во время торжеств просит отставки, так как усматривает в этом признание его негодным для поста, им занимаемого.

Вопрос о Курлове и генерал-губернаторе был лишь пробным шаром.

– Уведомите Трепова, что в настоящий момент отставка принята быть не может из-за торжественности момента, – ответил Николай II. – К этому вопросу мы еще вернемся.

Шар в лузу не попал. Но Столыпин решил довести дело до конца. Весной, когда ему потребовалось распустить на каникулы Государственный совет и уволить строптивых сенаторов, он добился своего. Значит, царь послушен ему. Правда, никогда нельзя точно определить, как далеко простирается государево благоволение. Нередко сановник, вчера еще осыпаемый милостями, сегодня становился неугодным Николаю. Царь – тоже из-за слабости и неустойчивости характера – не любил решительных, неприятных разговоров. При любой возможности перепоручал их кому-нибудь другому или оттягивал до самой последней минуты, а тогда, будто очертя голову, выпаливал решение, никак не объясняя его и отводя в сторону глаза. Подобным образом император поступил с опасным соперником Столыпина графом Витте. Тот, сделав доклад и удостоившись высоких похвал, уже направился к двери, когда Николай II неожиданно сказал: «Ах, да, Сергей Юльевич, час назад я назначил на ваше место барона Плеске». Был и другой случай. Одного из приближенных царь пригласил к завтраку, оказывал ему знаки внимания, даже подвел к постели тяжело заболевшего в ту пору цесаревича. Сановник уехал в приподнятом настроении. А дома его уже ждало уведомление об отставке. Столыпин не опасался такого оборота – царь не посмеет! Но Петру Аркадьевичу нужен был полный успех. Он должен раз и навсегда решить с Распутиным!..

Этот мужик – как изжога. Все, что связано с его именем, министр до поры относил к третьестепенным заботам. Тем более что полковник Додаков в последнее время весьма скупо докладывал о действиях «друга»: приезжает, правда, в Царское, государь и государыня беседуют с ним, но о чем – неизвестно. В донесениях иных осведомителей Столыпина мелькало: «Видели», «Вчера приезжал из города», «Государыня императрица проследовала в дом фрейлины Вырубовой, где в это время находился Распутин…» Прежнее. Но вдруг и новое: шифровка от начальника нижегородского губернского жандармского управления. Генерал, выдвинутый на этот пост Столыпиным, конфиденциально уведомлял, что на днях в Нижнем Новгороде объявился Распутин, был принят губернатором Хвостовым, по выражению гостя, «на славу, чего лучше невозможно» и открыто заявил: «Приехал посмотреть на тебя, каков ты есть. У нас там часто идут разные разговоры с папой и мамой, так вот: хочешь быть министром внутренних дел?» На замечание губернатора, что министром состоит Столыпин, мужик ответил: «Сегодня есть Столыпин, а завтра его нет», однако беседой остался не вполне доволен, потребовал телеграфный бланк и тут же написал на имя государыни: «Хотя бог на нем почиет, но чего-то недостает», а в разговоре с сопровождавшими его лицами оценил Хвостова так: «Хорош, шустер, но очень молод. Пускай еще погодит». Петр Аркадьевич не хотел признаться себе, но донесение это раздосадовало его безмерно. Какой-то хам, конокрад, хлыстовец распоряжается министерскими постами! Снова вспомнилось: «Евойная рожа нам не ндравится!» Нет, он не будет делить власть с мужиком! Гордиев узел должен быть разрублен!..

И, закипая в душе гневом, глядя в лицо Николая II, он начал предельно велеречивым тоном:

– Мой долг повиновения вашему величеству, если вы оказываете мне ваше доверие и считаете меня достойным его, побуждает в трудных условиях управления Россиею сказать все же, что есть некие обстоятельства, которые не могут быть далее терпимы… – Он все еще оттягивал. – Верьте моей чести, ваше величество, мне больно говорить вам, но я по совести не могу исполнить моего долга перед вами, когда мне мешают в этом. Не прогневайтесь на меня, но выслушайте. По чести докладываю вам, ваше величество, что председатель совета министров не может помешать тем неосмотрительным действиям, на кои, пользуясь вашим расположением, идут люди, подобные некоему Григорию Распутину, крестьянину Тобольского уезда…

Глаза Николая забегали и правая рука начала теребить ус. Столыпин понял, что слушать о Распутине ему не хочется. Однако продолжал с еще большей настойчивостью:

– Поймите, ваше величество, дело совсем не в этом мужике. Циркуляция слухов о Распутине в обществе, а тем более в простонародье расшатывает престиж власти. Эти слухи о близости мужика ко двору дают повод к самым возмутительным суждениям и используются всеми, кто враждебно настроен к самодержавию. Действия Распутина подрывают монархическую легенду.

Николай даже шаркнул ногой от нетерпения. Столыпину послышался и шорох, донесшийся с антресолей. Глаза царя обеспокоенно метнулись кверху, к точеным деревянным перилам. Это было подобно сигналу об опасности. И все равно Петр Аркадьевич, раскрыв папку, достал несколько скрепленных листков, положил их на стол:

– Вот доклад об истинном происхождении, облике и времяпрепровождении Григория Распутина – с приложением копий писем, обнаруженных у общественности и принадлежащих якобы ее величеству государыне императрице и великим княжнам Татьяне и Ольге.

Царь не промолвил ни слова, даже не посмотрел на листы.

– Мера терпения исчерпана. Необходимо разоблачить Распутина как злостного проходимца и чернокнижника. Однако из различных органов печати поступили сведения, что газетам запрещено выступать даже с упоминанием имени Распутина без разрешения дворцовой цензуры. Мне, как председателю совета министров и министру внутренних дел, ничего неизвестно о таком запрещении, и я не могу даже предположить, ваше величество, что оно действительно от кого-либо исходило.

Он перевел дух и замолчал.

– Все? – спросил после долгой паузы Николай. – Весь доклад?

– Не считаю возможным долее занимать благосклонное внимание вашего величества, – со смирением опустил голову министр.

– Вот как! – в голосе царя послышались язвительные ноты. Николай выдвинул ящик и достал свою папку, открыл ее. Столыпин узнал страницы особой царской газеты. Она издавалась в двух-трех экземплярах на превосходной глянцевой бумаге. Материалы для нее подбирали цензурный комитет и управление по делам печати. Как правило, это были статейки из «Земщины», из «Нового времени», «Московских ведомостей» и «Русского знамени» – органа черной сотни. Помещались в ней также отдельные донесения охранной службы и выдержки из перлюстрированной почты, касающиеся особы императора и наиболее приближенных к нему лиц.