Если б мы не любили так нежно

Так было на Руси при Бояне, при безымянном барде, воспевшем князя Игоря и его рать. Такими суждено было быть всем сыновьям и внукам Джорджа Лермонта.

Фон дер Ропп, не очень-то заботившийся о своих полчанах, прислал кремлевскую повивальную бабку. Но Наташа не отпускала и Агеевну, арбатскую повитуху, принимавшую Вильку. Она была первой на Арбате знахаркой и, наверное, колдуньей, бабчила чуть не полвека, с ней нельзя было ссориться. Так что повивное придется платить обеим. А они только грызутся, мешают друг дружке.

Бабки выгнали его вон из опочивальни, но, когда он услышал там нечеловеческий, звериный крик, он ворвался туда и, не глядя на замахавших на него руками и рушниками баб, упал на колени у ложа роженицы. Жена схватила его за руку. Роды продолжались целый час. Час этот показался ему вечностью. Наташа побывала за этот час на том свете и, родив мальчика, неизвестно каким чудом вернулась обратно, и в глазах Наташи горело нездешнее сияние, и тем же неземным лучом озарилось все ее измученное лицо.

Только тогда она разжала руку, и он поднес к глазам свою руку и несказанно поразился тому, что увидел: рука его, словно побывав в железных тисках, превратилась в сплошной сине-багровый синяк, кожа с костяшек пальцев была содрана. Никогда не думал он, что в Наташиной маленькой, узкой, изящной ручке с длинными пальчиками таилась такая сила. Она сама не поверила, что могла так покалечить его руку, когда совсем уж пришла в себя и он с горделивой улыбкой, чувствуя себя участником родов, показал ее жене. Она возвела очи горе, перекрестилась истово и прошептала:

— Так вот что вернуло меня обратно!

Так в час своего рождения скрепил русско-шотландский союз отца с матерью Петр Лермонтов, кое-кому было суждено стать продолжателем рода Лермонтова. [82]

К лету 1620 года образовался на Москве первый на Руси кружок любителей словесности, явление весьма удивительное и многообещающее. Близкий к государям зодчий, часовщик и водяного забора мастер Христофор Галловей, нередко беседуя со Святейшим патриархом, рассказывал ему о великих фряжских людях, о титанах Возрождения, зодчих, скульпторах, поэтах, писателях. По желанию патриарха, любившего книги, знавшего латынь и аглицкий язык, представил ему своего закадычного друга князя Ивана Дмитриевича Хворостинина, хотя и шла о князе Иване дурная слава еретика, лутора и латынца, пьяницы и охальника. Однако Галловей называл его лучшим московским пиитом. Патриарх же полагал первым пиитом — а была на Москве всего горстка людей, писавших вирши, — князя Семена Ивановича Шаховского. Затем Галловей, узнав, что Филарет пишет гишторию Смутных времен, поведал Святейшему о товарище своем поручике рейтарского полка Джордже Лермонте, также пишущем о Смуте, и патриарх захотел увидеть его и поговорить с ним на патриаршем дворе. Позвал Филарет и книгохранителя кремлевского старца Пимена, летописца и своего помощника, да двух его подручных грамотеев, игумена богоявленского Илью и Гришку, справщика печатни и великого начетчика. Хотел пригласить и Авраамия Палицына, да келарв-летописец отъехал в свой Троице-Сергиев монастырь.

Тогда впервые поведал Филарет о своем желании создать в Чудовом монастыре первое в Московском государстве греко-латинское училище, что немало напугало Пимена, Илью и Гришку. Обсуждая «Рукопись Филарета, патриарха Московского», которую Филарет писал еще в долгие годы своего плена, ибо известно, что ничто не поощряет так занятия словесностью и науками, как сидение в училище, Лермонт сподобился прочитать саму рукопись, написанную полууставом, рукою твердою и ясной. Вот как описывал Филарет избрание на царство Василия Ивановича Шуйского:

«Мая 19 дня приидоша на Крайневе место, глаголемое Лобное, весь синклит царского величества, митрополиты и архиепископы, и епископы, и архимандриты и игумены, и всяких чинов люди Московского государства, и собравшая весь народ от мала же и даже до велика и нача глаголити о том, дабы разослати грамоты во все окрестные грады Московского государствия, чтобы изо всех градов съезжались в царствующий град Москву вси народи для ради царьсково обирания и да быша избрали в соборную апостольскую церковь патриарха, кого Бог благословит. Народи же отвещаху: „Наперед же патриарха да изберетца Царь на царьство, и потом патриаршеское избрание произвольно будет им великим Государем; власти же, бояра ж и ту стоящие людие начата глаголити между собою: яко им князем Васильем Ивановичем Шуйским избави Бог люди от прелести вражия и богопроклятого оного еретика расстриги, ему же ныне подобает и царьский престол восприяти. Сия ж, слышавшие и народи вси воздвигаша гласы свои, да будет над ними надо всеми сии князь Василий Иванович, утверждают крепче совет сей и нарекоша его Государем себе Царем и Великим князем всея Руси“».

Но, написав это, Филарет поразмыслил над гласом народным, зачеркнул его и написал такие строки:

«Яко напреди да изберется самодержавный Царь, иже может наше сокрушение исцелити и раны обезати, нанесенные богопустною язвою неблагочестивого еретика и зловонного вепря, их озоба виноград Богом насажденный. И сего аще Господь Царя открыет нам, якож древле Саула Израилю, и той убо да изведет патриарха пастыря Богом снабдимой церкви. И угодно бысть сие слово и начаша голаголати: яко убо обличитель и посрамитель нечестивого богопротивника Гришки Отрепьева бысть благородный князь Василей Иванович Шуйский, иже и до смерти мало не пострада от плотоядного того медведя, и за избавление российского народа живота своего не пощаде, еще же и отрасль благородного корени царьского исчадия великих Государей российских; и сего ради, много ради мужества и благородия, да вручено ему будет царьствия Российского скипетродержание. И когда услышав сие речение в собравшемся народе, абие вси народи предстоящий ту, яко по некоему благовещению или с небесе шумящу, или от земли возглашающу, воздвигоша гласы свои великими жрелы, яко аще рещи и земли противу воглашати, бе бо собранных всех бесчисленное сочетание и место необреташись им, все ж единогласно глаголюще: „Да будет царьствуя над ними Царь и Великий князь Василий Иванович, иже избавивый нас от належащие пагубы свирепого еретика Гришки Отрепьева. И так все советом избраша на Российское самодержавство благочестивого Царя Василия“».

Лермонт словно заглянул в мозг летописца Филарета, в душу его и сердце, слово за словом следя за работой его мысли, исчерна начисто слагавшей летопись. Шел Филарет от простого к сложному, от краткости к многословию, от понятного к неудобопонятному. Вкупе с витиеватым краснословием неживой, тяжелый церковнославянский язык затемнял смысл. Веригами висели на штиле Филарета обязательные и непременные ссылки на божественный промысел и стремление всюду подчеркнуть божественность российского самодержавства. И все же не бестрепетно вчитывался он в каждое слово рукописи: ведь писана она была собственною рукою великого Государя, царева отца, первого человека России!

Чуждый лести, он откровенно сказал владыке, что прочитал сочинение его с величайшим вниманием и уважением, но желал бы яснее и ближе увидеть в нем былое, лучше узнать и понять ляхолетье, его главных действующих лиц и внутренние пружины, чаяния и поведение народа. Однако Филарет не стал ничего переписывать или дописывать перед тем, как отдать свой труд Гришке Онисимову в печатню.

В 1620 году Святейший патриарх построил на месте сожженного поляками печатного двора на Никольской новую печатню с правильней для справщиков во главе с Онисимовым и основал при ней библиотеку, велев доставлять туда отовсюду древние харатейные книги. В этой печатне он печатал только богослужебные книги.

Князья Шаховской и Хворостинин, оба Рюриковичи, дальние сродники, пошедшие от ярославских князей, были прелюбопытнейшие люди.

Князь Семен Иванович Шаховской происходил от Рюрика в семнадцатом колене. По его родослову начальником его рода был Константин Глебович, князь Ярославский, по прозвищу Шах, иже воеводствовал в Нижнем Новгороде лет сто двадцать тому назад. Князю Семену достались завидная родовитость и незавидное прозвище: Харя, с коей он и вошел в историю. Служил он с 1614 года, был воеводой Енисейским, но, будучи человеком немощным и хворым, скоро вернулся из страшной Сибири в родную Москву, где и писал духовные сочинения и появлялся при дворе, где над ним много смеялись и подтрунивали. Мало того, что был он горбатым уродцем с харей вместо лица, полуслепым и хромым, так волочился за ним хвост четверобрачия. Молодой еще сластолюбец пережил трех юных жен и в Сибири взял четвертую, хотя патриарх Филарет строго-настрого запретил четверобрачие. Так появилось прочувствованное послание к Святейшему патриарху и великому Государю Филарет Микитичу, или плач князя Семена Шаховского по пятой его жене, с коей за два года успел он прижить двоих детей. В самых трогательных выражениях умолял он вернуть ему жену и детей. Прискорбно, что послание сие забыто историками русской литературы, а ведь в нем князь, один из первых русских писателей, выступил как зачинатель совершенно нового жанра, сочетавшего художественное послание с челобитной. Обвинялся бедный князь еще и в лихоимстве и казнокрадстве в бытность свою на сибирском кормлении. Но Филарет сквозь пальцы смотрел на это столь распространенное в ту пору на Руси государственное преступление и, ценя умильные послания Рюриковича, поручил ему написать от его имени благодарственное послание персидскому шаху Аббасу, приславшему ему бесценную святыню — ризу Господню, помещенную им в ковчег под кровлей Успенского собора в Кремле. На эту тему Шаховской сочинил «Повесть преславну о принесении ризы Господней в царствующий град Москву». Писал он о пожаре московском, случившемся 3 мая 1626 года. Еще он создал «Повесть об убиении царевича Димитрия», сложил много молитв и песнопений, писал и виршами. Одно послание он направил своему сопернику на ниве изящной словесности князю Ивану Хворостинину, препиравшемуся о шестом вселенском соборе, будто оный не обретается в книге священных правил.