Я, Богдан (Исповедь во славе)

- Не жгли, - согласился он.

- А теперь я отпущу тебя свободно.

- Но я не нарушу верности своему королю и, если придется, буду биться против тебя, гетман! - торопливо сказал Собесский.

- Разве я нарушил верность его королевской мосци? И разве я пошел против короля?

- Тогда против кого же ты пошел, пане Хмельницкий? - удивился он.

- Не понял еще, потому как молод, - терпеливо промолвил я. - Да и не принадлежишь к крупной магнатерии, а только к шляхте служилой, которая всегда и крошками сыта была. Магнаты кричали, якобы любят достоинство королевское, но власти королевской не любили никогда, да и не давали ее королю тоже никогда, так что он вынужден был платить золотом и землями за поступки, за которые следовало бы рубить головы. Вот и вышло так, что всю Украину раздали под имения не за добрые дела, а только за кровопролитие. Топталась великая шляхта по нашим спинам и по нашим душам, ела хлеб с пота убогих подданных, кощунствовала над верой нашей и духом нашим, так до каких же пор?! Вот выгоню всю шляхту с Украины, тогда и буду говорить с королем, как нам дальше быть! Из несчастий наших, беды, горечи, гнева и бунта создадим огненный шар и зажжем все королевство, пусть выгорит в нем вся мерзость шляхетская!

- Речь Посполитая не даст этого сделать! - горячо крикнул Собесский.

- А что есть Речь Посполитая? На латыни означает "республика". Республикой же, как считали когда-то, может быть только один город, как это были Афины, Рим или ныне Венеция, а вокруг одни рабы, которые тяжко работают на этот город. Когда же целая держава называет себя республикой, то она пытается за своими пределами подчинить как можно больше земель и поработить людей. На великих и благословенных просторах, которые заняли наши народы, достаточно места для всех. Но одни живут, как люди, а другие стали мучителями своих братьев, бросились угнетать и грабить. Так как же должны вести себя эти угнетенные или честные люди в самой республике? Разве не известны своим разумом были мужи Николай Рей и Ян Кохановский, а уж и они пришли к мысли, что добро отчизны требует не только хвалы, но и несогласия и насмешек. Я проявил свое несогласие, выгнав панов со своей земли, еще и посмеюсь вдоволь над ними. Ты же хочешь отстаивать несправедливое дело, как тебе бог даст. Так я помогу твоему богу. Отпущу тебя. Подобно Цезарю: мол, мне труднее сказать это, чем сделать, - ты враг есть и врагом останешься, но я не боюсь врагов. Стало быть, иди и скажи своим, что слышал от меня. Нелегко тебе будет пройти по взбудораженной земле, но разве мне легко? Попытайся выбраться отсюда целым - и бог тебе судья!

Он поклонился и вышел, а я еще долго сидел, закрыв глаза. Никто не знал тогда, что этот Собесский через два десятка лет станет королем польским и славным громителем силы турецкой под Веной, теперь с высоты своей вечности я уже знаю это и не жалею о своем поступке в Чигирине, хотя и не записываю его в свои заслуги!

Закончилось мое несколькодневное чигиринское сидение, прервалась моя радость величайшая, сердце было еще тут, а мысль уже летела в степи, туда, где с песнями и молодецким шумом шло мое войско. Войско ждало своего гетмана.

Еще мог бы поскакать в Субботов, взглянуть на семейное гнездо, но не хотел бередить душу, назначил на завтра отъезд в войско, к тому же отъезд без пышности, без проводов, даже Матронку попросил не выходить на крыльцо, чтобы не так болело мое сердце.

Все же оглядывался на окна, всматриваясь, к какому стеклу прижалось ее самое дорогое личико, оглядывался и на двор - а вдруг все-таки появится за воротами тонкая фигура и сверкнет мне несмертельной улыбкой, чтобы дороги стлались ясными и бестревожными.

Сам отнял у себя радость - и сам же теперь дешперовался.

20

Сколько раз проезжал я по этой дороге! Дорога была как моя жизнь. Перемеривал ее маленьким мальчиком, юношей, зрелым мужем и в старости, с надеждою, в молодечестве, с любовью, в грусти, в тоске и отчаянье, в злой решительности, а теперь - в славе. Слава катилась впереди меня, обезоруживала врагов, приводила в трепет и отчаянье намного большее, чем испытал когда-то я.

Потоцкий, боясь слишком потревожить старого и немощного архибискупа гнезненского, примаса Польши, Мацея Любенского, писал ему: "После золотого спокойствия, после вольных времен бурное tempestas [28] и страшные bellorum fulmina [29] наступают. Казаки запорожские, post praestitum [30], fidelitas juramentum [31], несколько недель назад, старшину постреляв и изрубив, с ханом и ордами его всеми соединились и против панства его королевской мосци со стотысячной ордой идут и часть войска нашего, отчасти для подавления бунтов казацких, отчасти для стражи Запорожья посланную, в полях под Желтыми Водами обложили".

Не написал о том, что его войско уже "отчасти" разгромлено, зато врал о какой-то стотысячной орде, забыв о высоком достоинстве гетмана коронного. А к канцлеру Оссолинскому этот храбрый вояка посылал из-под Корсуни и вовсе отчаянное писание: "С такой малой горсткой войска противостоять поганской силе и хлопскому бунту, которого жатва многа, - нечего и думать. Если ваша милость не посоветует королю мудро задуматься над сим - actum de republica (конец государству)".

Не было у меня достойных противников! Говорили, что король сам хотел ехать на Украину и усмирять бунт, пустив казаков на море. Но на море мы готовы были кинуться когда-то от отчаяния и безнадежности, желая хоть чем-нибудь заявить миру о себе. Теперь у нас не было такой потребности: перед нами лежала вся земля родная, которую мы должны были освободить от рабства.

Народ весь поднялся, и кто бы мог его остановить? На этой стороне Днепра где-то толкся под Корсунем с надеждой короны - кварцяным войском пан краковский Николай Потоцкий, а на Левобережье распускал перья украинский магнат Иеремия Вишневецкий, готовый кинуться на помощь Потоцкому, зубами грызться за свои маетности. Еще один магнат наш "родимый", премудрый Адам Кисель, автор жестокой сеймовой ординации 1638 года, уже начал плести свою паутину коварства и подлости, в которую хотел запутать и меня, и все войско наше, и всю землю.

А земля ведь была немереной и люд несчитанный.

Еще когда-то католический бискуп Киева Юзеф Верещинский писал, что Украина длиннее и шире, чем Польска Малая и Великая, а печатал сие в Кракове у Анджея Пиотрковича. Паны и корона знали счет своих подданных, и на мои времена, как утверждали, насчитывалось люду в Речи Посполитой миллионов двенадцать, из них четыре в Великопольской и Мазовше, два на Литве, в Пруссии и Инфлянтах, а целых шесть легло на Украину и русские воеводства целое море безбрежное! И имело ли какое-нибудь значение, какой там пан свой "родной", польский или литовский, с бородой ли он или только с усами, греческой веры, или католической, или арианин? Разве в 1593 году польский шляхтич Криштоф Косинский не взбунтовал казаков, потому что у него отнял Рокитное украинский магнат Януш Острожский! И не погиб ли Косинский под Черкассами от рук слуг другого украинского магната - Вишневецкого.

Украинские князья Збаражские заняли среди магнатов Речи Посполитой такое место, что один из них, Юрий, считался в свое время даже претендентом на королевскую корону. Брат его Криштоф учился два года у самого Галилея; когда я погибал в турецкой неволе, он прибыл королевским послом в Стамбул и своим коштом выкупал из неволи польских пленников, среди них гетмана польного Станислава Конецпольского и сына убитого под Цецорой коронного гетмана Жолкевского. Дал за них 50 тысяч битых талеров. Может, выкупил и меня, или Филона Джелалия, или других своих братьев по крови? Выбирал только равных себе по положению и богатству, кровь не имела никакого значения, не имело значения происхождение - только маетность! А сам Збаражский прибыл в Стамбул в такой пышности и с такими богатствами, что даже у самых добычливых османцев пораскрывались рты от удивления. Многие сорока соболей, часы редкостные, компас морской в дивной оправе, фляжки серебряные, стаканы золотые, многие тысячи золотых наличными, шубы золотолитые, зеркала венецианские, яшма, дорогие ароматы для дам из гарема, ценные шахматы из слоновой кости, саженные самоцветами, подносы для сладостей, кубки для шербетов, чашечки для кофе, борзые подольские для охоты, соколы норвежские, ружья с эбеновыми ложами, - даже удивительно, как может человеческий пот переливаться в золото, серебро и драгоценные камни и как могут растрачивать труд человеческий такие вот празднословные княжата...