Топот бронзового коня

    Вскоре у Антонины приключилось несчастье: видно, перестаралась в плотских утехах с Феодосием, или же вода в их совместной ванне оказалась чересчур тёплой, или то и другое вместе, только у неё открылось кровотечение, и она потеряла будущее дитя. Пролежала пластом весь день - потрясённая и подавленная, никого не желая видеть, даже своего фаворита. А потом объявила, что поедет к мужу на Сицилию - вместе с Феодосием и маленькой Иоанниной. Все пытались её разубедить, говорили, что теперь осень, а не за горами зима, и в такие погоды плыть с ребёнком небезопасно, но она ничего не желала слушать, отвечала твёрдо: к девочке приставим нянек и мамок, те её защитят от простуд. В том числе велела и Македонии, чтобы собиралась в дорогу. Та почтительно поклонилась. А потом сообщила Кифе, остающемуся в столице:

    - Там уж поквитаемся с потаскухой! Выведу её на чистую воду. Расскажу хозяину обо всём, в том числе, почему получился выкидыш.

    Как ни уговаривал слуга челядинку, как ни умолял образумиться, женщина твердила упрямо: будь что будет, только под одной крышей мне с гетерой не жить, лучше пусть убьют, чем терпеть позор.

    Отвалили от пристани в гавани Кондоскалия в ноябре 535 года и приплыли в Сиракузы ближе к Рождеству. Велисарий встретил их с удивлением, а когда узнал, что ещё не родившийся ребёнок погиб, сильно огорчился. Утверждал, что фортуна отвернулась от него, нет нигде удачи - ни в военном деле, ни дома. Но к весне успокоился, утешаясь играми с маленькой дочерью. Девочка его обожала, обнимала, тискала, целовала в щеку, а однажды прошептала на ушко:

    - Мой любимый папочка! Я тебя люблю много больше мамочки!

    Он ворчливо заметил:

    - Этак не годится. Мамочку нельзя не любить.

    - Я её люблю, но тебя сильнее.

    - Отчего же так?

    - Потому что любишь меня больше всех на свете.

    - Это верно.

    - А она больше любит братца Феодосия.

    - Да с чего ты решила, глупая?

    - Без конца с ним воркует и милуется, а когда ты уехал, то купала его в лохани. А меня вот не искупала ни разу.

    Поразившись, Лис проговорил:

    - Что, собственноручно купала?

    Дочка рассмеялась:

    - Да, собственноручно. Как же можно ещё купать? Захожу и вижу: Феодосий голый в ванне стоит, ну а мамочка заботливо вытирает его простынкой.

    Полководец сглотнул:

    - Мама тоже голая?

    - Нет, была в тунике.

    - Очень любопытно.

    Понимая, что сама Нино правду не расскажет, Велисарий позвал к себе Македонию. Та заметно дрожала, прятала глаза и всё время на груди теребила край накидки. Бывший её любовник спросил:

    - Ты по-прежнему относишься ко мне хорошо?

    Женщина пошла пятнами, молча покивала. Еле слышно произнесла:

    - Как иначе? Вы мой господин, я служу вам столько лет преданно и верно…

    - Вот и говори правду.

    - Так насчёт чего, ваша светлость?

    - А насчёт Антонины и Феодосия.

    У служанки повисли слезы на кончиках ресниц. Стиснув в кулаке край накидки, только прошептала:

    - Я не разумею, о чём вы.

    - Как - не разумеешь?

    - Нет, не разумею.

    - Как они себя вели без меня?

    - Да обыкновенно…

    - Отвечай, не бойся.

    - Я и не боюсь. Мне чего бояться?

    - Правда, что она мыла сына в лохани?

    Македония уткнулась носом в ладони и склонила голову низко-низко. В голосе у Лиса зазвучала досада:

    - Отвечай же, ну! Что ты там страдаешь?

    - Не могу, не могу, - пробубнила она, продолжая стоять, сильно сгорбившись.

    - Отчего не можешь?

    - Чтоб не огорчать вас. И не поплатиться за правду.

    - Кто ж тебя накажет за правду?

    - И хозяйка, и вы, оба вместе.

    - Обещаю, что не поплатишься.

    - Вы-то обещаете, а она?

    - А она тем более.

    - Нет, боюсь, боюсь.

    Он схватил её за руку, чуть пониже запястья, дёрнул, открывая лицо:

    - Я приказываю тебе! Если не расскажешь, хуже будет!

    Женщина вздохнула:

    - Да куда уж хуже! Хуже не бывает. - Отняла от лица и вторую руку, вытерла глаза и ещё раз вздохнула: - Так и быть, скажу. Да простит меня Дева Мария Богородица и Господь Наш Иисус Христос. - И перекрестилась. - Да, купала, верно. И сама с ним купалась вместе. И все ночи проводили вдвоём на супружеском - значит, вашем - ложе. - Пальцы Македонии явственно тряслись.

    - Свят, свят, свят! - вырвалось у Лиса. - Да неужто правда?

    Он сидел весь красный, не похожий на себя самого - не военачальник, командир, консул, правая рука императора, а испуганный обиженный мальчик. Жалобно спросил:

    - Ты не врёшь, сознайся? - Не дождался её ответа и мотнул головой в отчаянии: - Знаю, что не врёшь. Вижу, что не врёшь. Я рогат, рогат! Это нестерпимо! - Сморщился, зажмурившись.

    Посидел несколько мгновений в молчании. Наконец, Велисарий открыл глаза, более холодные, чем до этого, и проговорил вроде отрешённо:

    - Как давно их связь?

    Челядинка сказала робко:

    - Мне откуда знать!

    - А тебе как давно известно?

    Та задумалась, а потом ответила:

    - Почитай уж, четыре года. Как вернулись из Персии.

    Полководец ахнул:

    - Как вернулись из Персии! Ничего себе!… Что же ты скрывала? Почему не предупредила? А ещё считаешься друг…

    - Я не друг, я служанка… Мы в дела господ не встреваем… И сейчас рассказала зря…

    Он вскочил и забегал по комнате, брызгая слюной и тряся огромными кулачищами:

    - Нет, не зря, не зря! Надо положить этому конец. Безусловно, что она будет отпираться, говорить, что её грубо очернили… Кто ещё свидетель? Назови скорее.

    Македонии пришлось тут же упомянуть нескольких рабов и служанок. Велисарий велел тотчас их позвать, а затем допросил с пристрастием. Те вначале стеснялись, но потом, под его нажимом, сообщили правду - да, у них на глазах Антонина изменяла ему с Феодосием.

    Лис уже больше не бесился, задавал вопросы спокойно, даже хладнокровно, вроде речь вели о каких- то третьих лицах, а не членах его собственной семьи. Под конец промолвил:

    - Можете идти. Все идите, все. Македония тоже. Мне необходимо побыть одному.

    Взял кувшин с вином и наполнил чашу. Медленно приблизил к губам и вдохнул винный запах. Отодвинул, поёжился. Нет, вина не хотелось вовсе. Может быть, воды? Подошёл к бочонку, зачерпнул ковшом. Выпил и почувствовал облегчение. Сел, остатки воды вылил на ладонь и смочил лицо. Ощутил озноб. Сам себя спросил: что теперь надо предпринять? Их, любовников, посадить на кол, а затем самому броситься на меч? Пошло, глупо, мерзко. На кого тогда останется Иоаннина? Кем она вырастет без родителей и с клеймом отца-самоубийцы? Может быть, казнить одного Феодосия, а жену прогнать и затеять развод с согласия патриарха? Слухов не оберёшься, толки поползут по всему Константинополю и стране. Он, великий завоеватель, слава империи, покоритель «Ники», Африки и, возможно, Италии, оказался смешным, незадачливым рогоносцем, о которых поют сальные куплеты на представлениях в цирке… Нет ничего опаснее смеха простолюдинов. Смех ниспровергает диктаторов. Допускать огласки нельзя - это однозначно. Стало быть, простить? Вот ещё чего не хватало! Впрочем, надо выслушать и другую сторону - может быть, не всё так трагично?

    Дверь открыл, вышел на балкон внутреннего дворика. Посреди него бил фонтан. Зеленели клумбы, распускались бутоны. Македония шла, за руку держа Иоаннину; та, увидев отца на балконе, радостно махнула ему ладошкой. Лис в ответ тоже помахал. В Сиракузах пахло весной. Вот - весна, а кругом несчастья: и измена Нино, и необходимость отложить наступление на Неаполь из-за бунта в Ливии… Дьявол! Не везёт. Неужели и правда, Фортуна от него отвернулась?

    - Звал? - спросила супруга за спиной Лиса.

    Он какое-то время оставался стоять, грозно перекрестив руки на груди, лишь затем повернул к ней лицо. Совершенно спокойное, будничное, может быть, более серьёзное, чем обычно. Посмотрел на женщину из-под вполовину опущенных век. И отметил про себя: да, она по-прежнему хороша. То, что называется «дама в соку». Налитая, спелая. Волосы - воронье крыло - собраны на затылке. Белая красивая шея. Неширокие покатые плечи и высокая (всё ещё высокая!) грудь. Круглые бедра в складках пеплума. Всё ещё манящие бедра. Вожделенные бедра!