Федор Апраксин. С чистой совестью

— Ты, воевода, гляди теперь в оба. Басурмане прознают про Нарву-то, никак, охальничать будут. — Апраксин поддел ложкой черную икру, в Воронеже такой не попробуешь. Как бы невзначай спросил Салтыкова-младшего: — Сам-то куда теперь?

— Через неделю велено в строй к государю явиться. В свите я у него числюсь с того дня, как из Голландии вернулся и экзаменован был им самим.

— Сам-то чего желаешь?

Федор Салтыков вспыхнул:

— Ваша милость, будет ваша власть, замолвите перед государем словечко. На верфи мне быть желаемо зело, до корабельного строения охоту имею великую.

У Апраксина полегчало на душе, разгладились морщинки.

— Дело доброе, сам-то просился у государя?

— Не раз, да все в отказ.

— Значит, время не приспело, за государем не пропадет, а я тебя припомню…

Для Петра первый блин в начавшейся войне получился комом. Но неудачу он воспринял как «дело, яко младенческое играние было, а искусства ниже вида». Карл поднимал заздравные кубки в Нарве, а Новгород и Псков ощетинились укреплениями, вооружались новые полки, сколачивалось боевое ядро русской армии, спешно отливались на пушечных дворах сотни орудийных стволов.

На выручку королю Августу II по приказу Петра спешили двенадцать тысяч человек пехоты генерала Репнина, Шереметеву велено «при взятом и начатом деле быть и идтить вдаль для лучшего вреда неприятелю и о всех неприятельских намерениях выведывать».

Мучительно размышлял царь о неудачной попытке пробиться к морю. «Там ли сделан первый шаг?» — думал он, глядя на карту. Не всегда короткая дорога к цели самая верная и надежная. Перевел взгляд на северные земли. Там пока единственная тропинка к морю, ее оберегать надобно. Давненько зарятся шведы на северные морские ворота России. Добро, царь, побывал там прежде. Немедля отправил в Двинское устье стольника Сильвестра Иевлева.

— Крепость сооружать почнешь на острове Линском, — ткнул Петр в карту, — не ожидая, покуда снег сойдет. В помощь тебе инженер едет, Егорка Резин. Людишек две тыщи возьмешь с двинских городков, камень привезут монастыри. О всем помянутом указ послан воеводе Прозоровскому. Сведущ там во всех делах и расторопен архиерей, блаженный Афанасий, его слухай. Ежели заминка, отписывай мне. К лету стены выложишь, шведских гостей ждите. Ступай.

С берегов Белого моря взгляд Петра опять возвратился к Балтике. Здесь придется ломать новую брешь к морю. Лучше всех эти места ведает Петька Апраксин. Сотни пушек успел перекупить у шведов за два года. Вызвал воеводу в столицу, расспрашивал.

— Приметил я твоего стольника Ваньку Татищева. Прошлым летом он зело успешно пушки торговал у шведов в Ругодиве, Ревеле, Ниеншанце.

— Водится, государь, такой грешок за ним, верный слуга тебе и отечеству. А кроме того, любознателен и смекалист.

— Нынче же пошли его на Ладогу и Волхов, пущай шесть сотен стругов соорудит али у жителей раздобудет. Нам шведов воевать в Невском устье неизбежно.

Апраксин откланялся, но Петр остановил воеводу:

— Вскорости отъеду на Воронеж к твоему братцу, ежели надумаешь, переправь письмецо с Данилычем.

В Воронеже царя ждали. К его приезду отделали государев дворец в Нагорной части, построили отдельные избы для Меншикова и Головина. Апраксин вместе со Скляевым придирчиво осматривали «Предистинацию».

— Мотри, Федосей, государь сюда первым делом нагрянет. Сам ведаешь, его первый детинец.

— Ведаю про то, господин адмиралтеец, — ухмыльнулся Скляев, — Петр Лексеич, как ни приглаживай, отыщет зазубрины.

— Но, но, ты не шуткуй, гляди-ка, на втором деке еще и орудийные порты не прилажены. Попадет нам с тобой, тем паче государь-то, видно, не в духе.

Всего четыре месяца прошло после нарвской неудачи, и предположения Апраксина были закономерны. Но на этот раз адмиралтеец не угадал.

Петр приехал солнечным полднем, как раз на равноденствие. Улыбаясь, он жмурился на солнце. Окинув взглядом Апраксина, Крюйса, Реза, Игнатьева, подозвал стоявшего чуть поодаль, рядом с иноземными мастерами Скляева:

— Ну-ка, Федосей, похвались, веди на Божий корабль.

Царь поманил англичан Ная и Козенца, похлопал их по плечу:

— Обжились на Воронеже? Ну и слава Богу. Айда с нами на корабль.

Едва поспевая за размашистым шагом царя, Апраксин в душе радовался: «Петру Алексеичу, стало быть, любо по-прежнему корабельное дело».

И в самом деле, едва взбежав по трапу на «Предистинацию», царь, казалось, забыл обо всем окружающем. На верхней палубе сразу подошел к фок-мачте. Там как раз плотники устанавливали первую снизу фор-стеньгу. Скинув кафтан, он тянул тали, подводил к месту оструганное, без единого сучка, бревно, командовал, поругиваясь, пока стеньга не стала на место и ее не стали крепить к мачте.

Все это время сопровождавшие неловко переминались, переглядывались. Только Скляев, Апраксин и Меншиков последовали примеру царя. Сбросили кафтаны, схватились за оттяжки и тали.

Довольный Петр вытер рукавом рубахи лоб, кивнул Головину:

— Федор Алексеич, ступай с Апраксиным и Крюйсом, оглядывай кумпанские корабли, а я тут задержусь.

В следующие дни поехали в Ступино, Чижовку, Коротояк, оценивали пригодность «кумпанских» кораблей. Итоги оказались печальными. Из двадцати пяти кораблей только девять годились к службе, да и то требовали доделок.

— Остальные суда, которые негодные вовсе, разобрать, другие переделать под провиантские, пускай послужат, — окончательно решил царь.

Каждый день теперь он пропадал на «Предистинации», а Апраксину дал задание:

— Готовь к спуску «Черепаху», яхту и «кумпанские» корабли, которые годные.

Зима выдалась малоснежная, в половодье река в некоторых местах не дошла до стапелей, корабли так и остались ждать следующей весны, сиротливо выступая на киль-блоках.

— То ли дело на море, — недовольно сопел Крюйс, — всегда ветерок нагонит воду на верфи, нет такого сраму.

В эту весну спустили только пятидесятипушечную «Черепаху», двенадцатипушечную «Святую Наталью» и два сорокапушечных «кумпанских» корабля.

Как всегда, церемония кончилась празднеством. За столом никто не вспоминал о неудаче под Нарвой, но Петр сам начал разговор:

— Нынче мы против турка готовим силу на море. Пускай видит, мы не таимся. А что Карл нас под Нарвой поколотил, ему спасибо, мы умней стали. Погодим малость да с другого боку к нему зайдем.

Апраксин сидел рядом с царем, слова царя пробудили у него мысли, которые он давно вынашивал:

— Петр Лексеич, дозволь умишком скудным присоветовать?

— Валяй, Федор, мы, чай, свои, компанейские.

Адмиралтеец начал издалека:

— Ты, Петр Лексеич, прежде баил, тебе Азов морем воевать близко и любо потому.

— Было дело, што с того? — вскинулся Петр.

— Слыхал я в Москве, што братец Петруха на Ладоге на Волхове ладит струги.

— Есть такая задумка, — запыхтел трубкой Петр.

— Так я к тому, Петр Лексеич, ежели шведа турнуть с Онеги?

— Коим разом туда добраться? — удивился царь.

Апраксин хитро улыбнулся:

— В бытность на Соловках сказывали мне монахи, есть такая деревенька Нюхча, напротив Соловков. От нее до Онеги волокут в кою-то пору они свои лодьи да к Ладоге, потом плавают до Канцев швецких подле Невы.

Петр слушал молча, уткнувшись в тарелку, ковырял вилкой, потом отложил ее, глаза смотрели приветливо.

— А ты, я погляжу, на Двине-то не зря сидел, спасибо. — Налил бокал Апраксину, рядом сидевшему Головину. — Здравие адмиралтейцу нашему!

Почти месяц, с перерывами, Петр корпел над чертежами нового, самого крупного восьмидесятипушечного корабля.

Дневал и ночевал царь в своей рабочей избе рядом с верфью вместе с Скляевым. Частенько на ночь отпускал Меншикова. В эти вечера Апраксин обычно зазывал Данилыча в гости, избы стояли рядом. Засиживались за полночь, было что вспомнить, о чем поговорить. Как-то получилось еще с Плещеева озера, что прониклись они взаимной симпатией, часто без утайки делились сокровенным, давно крепко уверились друг в друге, несмотря на разницу в возрасте и положении. Меншиков не стеснялся, запросто затевал и деликатные разговоры, за что знатные бояре его чурались, обхрдили стороной.