Площадь отсчета

За семейным обедом в покоях императрицы–матери он только об этом и говорил. Еженедельный этот обед всем, кроме Марии Федоровны, был в тягость. На этот раз обед был особенно неудачен, поскольку никому не хотелось есть. Николай после семи почти никогда не ел, чтобы не клонило в сон за вечерней работой. Шарлотта, так и не вжившаяся в роль Александры Федоровны, была в постоянной меланхолии и тоже не ела — молодая императрица похудела так, что уже стеснялась появиться на дворцовом приеме в открытом платье. Приступы нервические, начавшиеся в достопамятный день возмущения, так и не оставили ее. Малейшая усталость или дурное самочувствие — и голова у ней вновь начинала заметно трястись. Она даже перестала носить длинные серьги, дабы не подчеркивать своей болезни.

Более всего императрица Александра тосковала по своей прежней великокняжеской жизни, она говорила, что монарший сан отнял у нее мужа — в эти два месяца они с Николаем почти не виделись. Великая княгиня Елена, супруга Мишеля, к жалобам его на усталость относилась с едкой иронией. Они с Мишелем в последние недели постоянно ссорились, и даже при посторонних взаимное раздражение было заметно. Все пятеро, собравшиеся за маленьким столом у Марии Федоровны, с удовольствием обедали бы в другом обществе и в другом месте, однако матушка и слышать не хотела о том, чтобы обеды эти отменить. Она наслаждалась заведенным в незапамятные времена ритуалом. Блюда у нее подавались всегда золотые. Сначала камер–пажи приносили сами блюда, на которые дамы клали перчатки и веера, каковые затем уносили. Потом блюда приносили пустые, а на каждое из них ставили фарфоровые тарелки, с которых ели. Потом, после шестикратной перемены тарелок, золотые блюда снова служили подносами для перчаток. Николай Павлович, тяготясь потерей времени, смотрел по сторонам и очевидно ждал, когда закончится обед. Не улучшало настроения и то, что все они были в глубоком трауре — намедни в столицу наконец прибыл гроб с телом Александра Павловича — никому более не нужный покойный император дожидался своего часа уже три месяца и должен был ожидать еще — похороны были назначены лишь на 7‑е марта. По придворной традиции дамы были во всем белом, мужчины с черными повязками на рукавах. Ставшая привычной смерть Александра была теперь лишь тяжелой ритуальной обузой.

Михаил Павлович возмущенно передавал факты, только что выведанные комиссией. По его словам, полковник Пестель всерьез рассматривал убийство всех членов их семьи, для чего планировалось формирование некоего отряда обреченных, la cohorte perdue. Отряд этот из двенадцати, что ли, человек, должен был истребить всех Романовых, после чего члены общества должны были убийц казнить, объявив, что мстят таким образом за императорскую фамилию.

— И этих вы собираетесь щадить, Николай? — раздраженно вопрошала Мария Федоровна. Возражать здесь нечего было, но тон матери в последнее время вызывал в Николае Павловиче желание спорить. Он поднялся из–за стола и стал, по своей привычке, ходить по обеденной зале взад–вперед.

— Во–первых, маман, мы должны совершенно достоверно выявить намерения бунтовщиков. О cohorte perdue лично я слышу впервые, — он недовольно покосился на Мишеля, который напрасно затеял столь неприятную беседу за столом. — Во–вторых, мы должны думать о том, как отнесется к нашей политике общество.

Заплывшие маленькие глазки императрицы–матери недовольно забегали.

— Вы отравлены идеями Сперанского, Николай, — воскликнула она, — вспомните о том, что сей низкий человек сидел и ждал победы этих злодеев! Теперь он вас настраивает на снисхождение к этим… к этим… — все молчали. Шарлотта смотрела в свою тарелку — на ее осунувшемся лице появились красные пятна. Елена, сощурившись, смотрела в сторону. Мария Федоровна обратилась к ней.

— Вы ничего не едите, Элен, вам это нездорово! — в тоне матушки была притворная заботливость — Великая княгиня была весьма заметно беременна. Впрочем, сменив тему, императрице не удалось изменить унылое настроение, царившее за столом.

— Я все время ем, маман, — лениво ответила Елена, не глядя на свекровь, — мне надоело…

— Ничего–ничего, мадам Мишель, — Николай Павлович подошел к столу и с улыбкой потрепал ее по плечу, — исполняйте свой долг! Родите нам рыжего вояку!

Невестку он любил. Она много читала, следила за политикой, и с ней можно было поболтать и посмеяться, когда она была в духе. Будучи не в духе, белокурая миловидная Елена становилась сущей мегерой. Муж ее откровенно боялся.

— Она ест по ночам, когда все спят, — попытался сострить Мишель, — днями она ест меня!

Елена закатила глаза и ничего не ответила.

— Прошу прощения, но мне нездоровится, — вдруг сказала Шарлотта, положила салфетку и быстро вышла, шурша белым шелковым платьем. Мишель значительно посмотрел на мать и оба они — вопросительно — на Николая Павловича. Тот, опустив голову, продолжал ходить.

— Что сие означает, Николай? — бестактно поинтересовалась Мария Федоровна, высоко подняв нарисованные коричневые бровки.

— Сие означает, дорогая маман, что моей жене нездоровится, — сухо ответил Николай. Повисла пауза. Всем стало неловко.

— А знаете ли вы, кто сегодня был у меня? — вдруг очнулась императрица. — Юстина! Она просила за своего несчастного сына! Мне все нынче докучают, весь Петербург. Впрочем, я всегда хорошо относилась к бедняжке… Я, может быть, отправлю ей денег!

— Кто такая Юстина? — поинтересовался Мишель, уныло болтая ложкой в ненавидимой им ботвинье. Стол у императрицы нынче был постный.

— Юстина Кюхельбекер, вдова директора Павловских…

— А-а, Кюхельбекер, — отозвались хором Николай и Мишель.

— Я сказала ей, что мне очень жаль, что у нее такой сын, но я ничем не могу ей помочь… Такая милая семья! Они нам с императором покойным так нравились… Юстина даже кормила кого–то из моих детей… так я ей доверяла!

— Кого из нас, маман? — поинтересовался Николай Павлович. — Не меня ли?

— Мишеля, — после паузы, но уверенно сказала императрица и с увлечением погрузилась в ботвинью.

Николай и Мишель, улыбаясь, смотрели друг на друга.

— Лет ему, ежели я точно помню, от роду 27, — сказал Николай Павлович, — как и тебе!

— Матушка, а ведь преступник Кюхельбекер — мой молочный брат! — радостно сообщил Мишель. — Ведь это забавно, правда, Элен? Ну скажите, забавно?

Элен пожала плечами. Матушка сердито жевала кусок рыбы и не ответила.

ВИЛЬГЕЛЬМ КАРЛОВИЧ КЮХЕЛЬБЕКЕР, МАРТ

На сегодня назначена была очная ставка его с Пущиным. Во всю ночь Вильгельм не спал, ворочался, вскрикивая на клопином своем ложе, молился. Молитва не укрепила его, только растревожила до необычайности. В ушах у него звенело, а еще когда вытащили его под руки на улицу, где хлынули на него после смрада и темноты камеры солнечный свет и свежий воздух, он и вовсе ослабел и тяжело повис на руках солдат. Ему завязали глаза грязным табачным носовым платком, предложенным комендантом, — платок тут же смок от слез. Его вели по мокрому грязному снегу, но даже и сейчас Вильгельм понял, что во дворе уже весна, и птицы поют, и так сладко, так неожиданно дохнуло на него свободой, что он и вовсе расквасился, как сказал у него за спиной кто–то из охранников. Посадили его в сани и так, в оковах и с завязанными глазами, привезли в комендантский дом, где заседала комиссия. Он путался скованными ногами на высокой лестнице, к тому же дурнота все сильнее накатывала на него. В просторной зале с деревянными полами и большим столом, где бывал он и раньше, платок сняли. Он стоял, всклокоченный, заросший бородою, дико озирая чисто одетых господ за столом. Многих из них видел он и ранее. Михаила Павловича не было, что ободрило его — всякий раз при одном только взгляде на Великого князя, который неизменно смотрел на него с неподдельной жалостью, Вильгельма охватывало столь острое чувство вины, что говорить он не мог. Во главе стола сидел старик Татищев, в белом парике, по–екатеринински, и сладко спал, уронив голову на грудь, тесно увешанную орденами. Полковник Адлерберг, по своему обыкновению, увлеченно рисовал какие–то кудрявые каракули на листке бумаги и вовсе не смотрел на вошедшего. Один только усатый энергичный генерал–адъютант Левашов, казалось, проявлял к нему интерес.