Золотой век

Проклинала Устя свою судьбу злосчастную, которая навеки разлучила ее с милым, сердечным другом.

Пугачев на время принужден был оставить свою жену-красавицу и ехать к «войску», которое находилось под Оренбургом и держало город в осаде.

Устинью он поселил в Яицком городке, избрав лучший в городке дом старшины Андрея Бородина.

Тут же поселился и весь ее «придворный штат». У ворот «дворца» был поставлен караул из яицких казаков.

Ближайшими советниками Устиньи, ее охранителями назначены были отец Петр Кузнецов, Михайло Толкачев и Денис Пьянов.

Пугачев требовал, чтобы Устинья писала ему письма, и, так как она была неграмотна, оставил ей форму и приказал подписываться так: «царица и государыня Устинья».

Волей-неволей принуждена была Устя исполнять приказания постылого мужа и в ответ получала письма самозванца, почти всегда с препровождением каких-либо вещей или денег, которые она обязана была хранить.

«Всеавгустейшей, державнейшей великой государыне императрице Устинье Петровне, — писал Пугачев, — любезнейшей супруге моей радоваться желаю на несчестные годы. О здешнем состоянии, ни о чем другом сведению вашему донести не нахожу: по сие течение со всею армией всеблагополучно, напротиву того я от вас всегда известного получения ежедневно слышать и видеть писанием желаю. При сем послано от двора моего с подателем сего Кузьмою Фофановым сем сундуков за замками и за собственными моими печатями, которые по получении вам, что в них есть, не отмыкать и поставить к себе в залы до моего императорского величества прибытия. А фурман один, который с сим же Фофановым посылается, о чем по получении сего имеете принять и в крайнем смотрении содержать; сверх того, что послано съестных припасов, тому при сем прилагается точный реестр. Впрочем, донося вам, любезная моя императрица, остаюся я великий государь» [6].

Устинья жила в городке в отсутствие Пугачева тихо и смирно и почти никуда не выходила. Делила она свою скуку с фрейлинами и подругами, а мужчины редко бывали в ее горнице.

Толкачев с отцом Устиньи и Денисом Пьяновым, как ближние стражи ее здоровья, жили в том же доме, но в отдельном помещении, и с нею обедать вместе они не осмеливались, а обедали с Устиньею фрейлины и иногда жена Толкачева.

Ежедневно поутру приходил к ней атаман Каргин вместе со старшинами и рапортовали о состоянии постов. Устинья выслушивала их рапорты, и хотя принимала всех ласково, однако же никого не сажала. По праздничным дням все представители власти приходили к ней на поклон и целовали руку.

Однажды Устя сидела, задумавшись, в своей горнице, как вдруг одна из ее фрейлин пришла сказать, что царицу желает видеть какой-то молодой казак.

Догадалась красавица, что это был за казак, но и виду не показала, приказала принять его.

— Что тебе надо, зачем пришел? — такими суровыми словами встретила Устя своего возлюбленного.

Этой суровостью она как бы хотела заглушить свою любовь к молодому казаку, которого она не переставала любить.

— Что так неласково меня встречаешь, Устинья Петровна?

— Как смеешь ты так звать меня, я твоя царица!

— Вот как! Давно ли ты в царицы-то попала?

— Не забывай, Василий, с кем ты говоришь!

— Где уж забыть, помню, и рад бы забыть тебя, рад бы не помнить, да не смогу. Устя, сердце мое, зачем ты надругалась над моей любовью, и слово, что дала мне, зачем забыла? Неужели проклятый самозванец прельстил тебя, выдавая себя за царя Российского? Неужели ты, голубка, поверила ему? Ведь он гадюка ехидная, мятежник злой, сам гибнет и казачество с собой тянет, и ты такому-то злодею поверила.

Не слова, а какой-то стон вырвался из груди молодого казака.

Устя подняла свои красивые глаза и тихо, любовно промолвила, кладя свою руку на плечо молодого казака:

— А ты почем знаешь, что я поверила Пугачу?

— Зачем же шла-то за него!..

— И не пошла бы, Васильюшка, если б было возможно, если бы в ту пору был ты со мною…

— Так ты не любишь Пугачева?

— А ты думал люблю… ненавижу, презираю, как гадину какую!.. Если бы я не боялась греха, то задушила бы его в своих объятиях или бы нож всадила ему в глотку по самый клинок.

— Тебе не надо то делать; я сделаю, предоставь мне расправиться с злодеем!..

— Отомсти за меня, Васильюшка!..

— Да, да, голубонька, Василько отомстит и за тебя, и за себя, и за все казачество… Куда мне горько и больно было… Ведь я думал, ты совсем меня забыла и с самозванцем под венцом честным по любви стояла!.. А теперь, как я узнал, что ты его не любишь, как гора с плеч свалилась, и опять мне стал мил Божий мир и жизнь мила. Скажу тебе, голубонька, не о мести самозванцу я в ту пору думал, а о том, как жизнь свою постылую прикончить!

— Василько, сердечный!.. Так ты меня любишь!..

— Что спрашиваешь, бери меня и жизнь мою бери! — с чувством проговорил казак, падая к ногам красавицы Устиньи.

LXXII

Сергей Серебряков, как уже знаем, по воле судьбы исправлял должность секретаря Чики.

Пугачев и Чика, несмотря на все свое зверство, щадили Серебрякова, который не боялся говорить им правду в глаза и называл их мятежниками.

Как-то вечером, в отсутствие Чики, Серебряков сидел задумавшись в горнице.

Скрипнула дверь, и вошел незнакомый ему казак, рослый, плечистый, с добродушным выражением лица.

Войдя, казак низко поклонился Серебрякову.

— Тебе что?.. Может, ты к Чике — его нет дома! — сказал Серебряков вошедшему казаку.

— Он мне не надобен… — громогласно ответил вошедший.

— Так кого же тебе?

— Твою милость…

— Меня! — удивился Серебряков.

— Да!.

— Зачем?

— Поговорить мне с тобою надо!..

— Что ж, говори!

— Ты, барин, не знаешь, кто я, а я тебя знаю…

— Едва ли, я в первый раз и вижу-то тебя…

— Знаю, барин, знаю, как тебя и звать. И про то знаю, что ты ждешь не дождешься случая улизнуть отсюда.

— Вот как, да ты, казак, всезнайка!

— И твою зазнобу я, барин, знаю!..

— Ну уж это ты врешь!

— Ой не вру, барин! Любишь ты княжью дочь Наталью свет Платоновну.

— Казак, да кто же ты?.. Ты проник в мою душу, узнал мою сокровенную тайну!.. — с удивлением воскликнул молодой офицер.

— Изволь скажу: холоп я дворовый, звать меня Мишкой, а прозвище Труба.

— Чей же ты дворовый?

— Князя Платона Алексеевича Полянского.

— Князя Полянского!.. Ну, теперь нетрудно догадаться, почему ты знаешь мою тайну: тебе рассказал кто-нибудь из дворовых. Но как ты очутился здесь, ты бежал от князя?

— Зачем бежать… велика ли радость из холопа разбойником стать?..

— Так зачем же ты здесь?

— Князь меня послал…

— Решительно ничего не понимаю!.. Князь тебя послал сюда, к Пугачеву?..

— Ради тебя, барин, князь прислал меня!

— Что такое?.. Ради меня!..

Удивлению Серебрякова не было предела.

— Да, барин, ради тебя его сиятельство отрядил меня сюда… Немалого труда мне стоило добраться до этого логовища; прикинулся я беглым, бухнул в ноги проклятому самозванцу и слезливо говорю: — «Прими меня, батюшка-царь, в свое воинство, рад я за тебя, царя, живот свой положить». Пугач-то поверил, потому ловко провел я его, супостата!.. Вот я и стал здесь жить, стал разведывать, барин, про тебя, а тут мужик Демьянка, княжеский крепостной, со мною повстречался. Издавна знаком я с Демьянкой: он, слышь, из Егорьевских крепостных будет, он-то мне и указал тебя. Демьянка-то, барин, с нами заодно… — рассказывал Мишка Труба Серебрякову.

— Вот мы выберем времячко, да все втроем и дадим отсюда тягу! — добавил он.

Мишка Труба, рассказывая Серебрякову о своем пребывании в стане мятежников, говорил правду.

Немалых трудов ему стоило добраться из Москвы до Пугачевского стана.

Множество различных препятствий встретил он на своем пути.