Альфа Центавра (СИ)

— Мне не поверил бы.

— Значит, я буду у тебя уже третьим здесь на Земле? — спросил — а зачем? — и сам не понял Ко.

— Да больше было, конечно, — как само собой разумеющееся ответила Ан, а вот Коллонтай — Га — Галя в Земном Интерфейсе — имеет секс-коллекцию не меньше, чем имел Набоков бабочек в своем Гербарии.

Перебежчики говорят даже:

— Добралась даже до самого Вилли Фрая, которого практически никто не знает, кто это такой.

— Вот как? — обрадованно ответил Колчак. — Ты выдала мне очень важную информацию. Ибо: Фрай — наш самый законспирированный человек в Трое.

— В какой еще Трое?!

— В узком кругу мы так называем этот неприступный город Царицын.

— Вот как? — только и ахнула Ще.

— Да, милая моя, ибо:

— Я уж другому отдана.

— Отдан, — ты имеешь в виду.

— Да, но не только. Впрочем, не буду пугать: конечно — это я, и пойду с тобой до берега Волги.

— Да?

— Да, но. Но если ты сможешь взять управление этой Тягомотиной в свои руки. И перед тем, как ты уйдешь в это Подкомфортное пространство, — он показал пальцем на завинченный пока что люк, ведущий в кабину управления — считаю своим последним долгом такого же, как Вы инопланетянина, предупредить:

— Буфет — это цистерна со спиртом, где сидят два притихшие на некоторое время беркерсиера, а Галерка — место, где сторожит вход в Тягомотину ужасный пес по кличке Батька Махно.

— Как звать тех двоих на передних кресла цистерны?

— Я не сказал, да, это слуги Персефоны Яшка Сверло и Пашка Дыбенка, приставленные к нам самим Аидом, чтобы.

— Чтобы?

— Чтобы? Ах, чтобы! Чтобы найти её!

— Она сбежала?

— Да.

— Впервые слышу. Ибо.

— Ибо?

— Ибо, если бы я знала, то уж давно сочинила бы на это экстраординарное происшествие пьесу не хуже самого Вильяма Шекспира.

А так нечего и сказать.

— Вот, я подарил тебе можно сказать жизнь:

— Возьми её.

Щепка собственноручно открутила шесть гаек Подкомфортного пространства, и спрыгнула в темноту. А они уже лежали в полном предвкушении от последующего полного объединения-воссоединения, и так это:

— Поглаживали друг друга кто по голове, а кто и:

— По заднице.

— Ты как?

— Никак.

— Почему?

— Мне кажется, кто-то спрыгнул в трубу.

— У нас есть труба?

— В камин, я имею в виду.

— У нас есть камин?

— Хватит глупить, — и она легонько, но чуть сильнее, чем раньше ударила его по. По заднице, из чего следует, что он-то гладил ее по голове. Хотя и не на все сто это может быть именно так. Но в принципе не имеет большого значения, ибо все, как всегда, всегда меняются местами. Не забыли? Точнее:

— Вспомнили. — Без знака вопроса, надеюсь.

— Правда, там кто есть.

— Ты боишься?

— Да. А ты, скажешь, нет?

— Тоже боюсь, но не настолько, чтобы признаться в этом вот так сразу.

— Ты уже признался.

— Ну, хорошо, я сейчас проверю, что за Персефона там скрывается, — сказал Ленька Пантелеев, и решил одеться.

— Вряд ли жители Аида различают людей по одежде, — сказала Ника Ович, и добавила:

— Между прочим, я и есть Персефона.

— Да? — только и мог спросить шокированный этим признанием Ленька, но все решил еще пошутить: — Это хорошо, а то я жду, жду, а она все тянется в чьей-то постельке, ко мне не торопится. А это ты!

Не знал. Так теперь может и не смотреть:

— Кто там? — Ибо:

— С тобой мне никто не страшен.

— Это хорошо. Но все равно: принеси мне ее.

— Зачем, на обед? А то меня съешь!

— Прошу прощенья, но я не ем покойников.

— А-а, к-кого тогда вы е-едит-те-е? Нет, я интересуюсь в том смысле, что мы-то здеся тока покойников едим, и даже более того:

— Практически кушаем их с большим удовольствием.

— Ем ли я их живьем? — задумалась Ника. — Пожалуй, что нет. И знаешь почему? Если только первые полгода. А когда спускаюсь назад к Иму в Подземное Иво Царство, то там тока живых, но когда Здесь, то не всегда помню, что было Там.

— Простит-те-е, достопочтенная леди, но так получается по-вашему, что мы сейчас на Том Свете. Что ли?

— А вы думаете где?

— Вот я так и думаю, по-вашему мы Узе в Иво Подземном Царстве.

Или вы думали меня запутать, чтобы я ничего не понял, и не боялся дальнейших последствий?

— Хорошо, я вам объясню, как мы едим живых здесь.

— Лучше потом, я пока схожу, посмотрю, что и как произошло в камине.

И в конце концов, после небольшой возни притащил Щепку.

— Оба-на, кого я вижу, Щепка Ка. Подведи поближе, я ее съем.

— Я те съем! — рявкнула Щепка. И добавила: — Я парламентер.

Предлагаю сдаться добровольно.

— Может и сдаваться не надо, — ответила Ника, — ты скажи, в чем дело, авось:

— Я и так согласная-я.

— Поворачиваем оглобли на Деникина.

— Зачем?

— Чтобы ударить ему в зад.

— А! Вот теперь я тебя узнала. Явилась — не запылилась. Послушай, Лень, а Лень, погляди-ка на нее, это и есть та Щепка, которая здесь командовала когда-то, а я вышвырнула ее во тьму кромешную.

— Надо было съесть, тогда бы уж точно не вернулась, — сказал, не зная, что бы еще придумать Ленька Пантелеев.

— Тогда мы были еще на Земле, а вот сейчас На Том Свете как раз самое время подать мне ее на первый ужин.

— Что ты плетешь, коза! — рявкнула Щепка, и не глядя бросила, обхватившего ее сзади Леньку под ноги набегающей Нике Ович. И как два одиночества ребята разлетелись в разные стороны.

Тем не менее, после продолжившейся еще два раза потасовке, все сели за стол, и чинно и благородно решили уже не кого-нибудь, а что-нибудь хорошее съесть и выпить, и договориться:

— По-хорошему.

— Я вас обоих — и обеих — заспиртую в бочке, которая тащится за нами.

— Я тебя съем.

— Ну, хватит, может быть, — сказал Ленька, — договорись же: морды — если и будем бить — то позже, а сейчас надо:

— Договариваться.

— Идем на Деникина, ибо этот броневик, я еще неизвестно когда — может быть даже в прошлом году — повела на этого недотепу-журналюгу.

— И добавила без предупреждения:

— За Царицын! — и так ударила по столу лапой, что бокал с Бургундским, который, как сказала для устрашения Ника, она пила, чтобы не шокировать Нашу Гостью натуральной кровью — перевернулся, и залил почти весь стол, накрытый бирюзово-кремовой скатертью, Как Я Люблю — в стиле Маскарпоне — но уже не теперь.

— Ты зачем это сделала, скотина такая, — несколько смягчила свой приговор Ника словом Такая.

— Вы должны понять, что командую здесь только я.

— Я понял, — сказал Ленька. Ника кивнула головой в знак принудительного согласия.

Глава 40

Махно, как герой-любовник, вылез из помойки. И тут же запрыгнул на проходящий мимо трамвай. Думал:

— Народ испугается его слабоумного вида и разбежится, а он спокойно ляжет и отоспится в тепле, может у водителя найдется какой-нибудь лишний обед, который не придется даже делить с ним. И не удивился, когда понял, что это опять тот же броневик, с которого он упал.

— Надо спрыгнуть и пересесть на цистерну, — сказал он. Кому? Вы думаете себе с похмелья? Нет, друзья мои, нет, он понял жизнь, что она принадлежит не одному ему, а всегда делится на двоих. С кем? Естественно, с Медиумом. А кто он? Всегда ли он там, ближе к Солнцу. И он понял после этого приключения:

— Ника Ович — это его Медиум. Она поймет все, что он скажет. В том смысле, что:

— Доработает любой его проект до реализации, — а так-то болтать каждый может, хотя, разумеется, не всем дают и поговорить. Он закрепился сзади, где раньше почивали Пархоменко и Буди, и попытался вспомнить, а, если иметь в виду:

— С помощью Медиума, — создать заново, существующую именно сейчас ситуэйшен. И это правильно, так как:

— То, что было, авось, уже и сплыло. — Правда, не всегда, говорят, иногда здесь так долго держится одна и та же история, что все ждут-не дождутся: