Родиться среди мёртвых

— Зачем? — произнесла она.

Я был поражен ее словами. Никто никогда так не отвечал на мое приглашение.

— У нас нет ничего общего, — сказала она тихо.

Это не было сказано грубо, просто она указала на факт, в котором она, очевидно, не сомневалась. Я попытался догадаться, как она представляла себе меня. Здоровый мужчина почти тридцати лет, не обеспокоенный судьбой своей родины, без тяжелых воспоминаний и с обеспеченным будущим. Я, наверно, казался ей наивным простачком, играющим в жизнь, но было что-то еще в ее отказе. Что-то путало ее во мне, от чего она пряталась за барьером, выстроенным ею самою. Я смутно чувствовал это, и это меня беспокоило. Я сердился на себя и на нее.

Когда я подвел ее обратно к столу, Петров улыбался мне и кивал головой:

— Очень хорошо, прекрасный вальс.

— Я слышала, что вы привезли с собой какой-то ужасный танец, названный в честь лисицы, — промолвила баронесса.

— Да, фокстрот, очень популярный танец, — ответил за меня Петров. — В Американском клубе он очень популярен.

— Говорят, что это очень неприличный танец, — продолжала она.

Я посмотрел на часы и сказал, что мне нужно идти.

— Ой, останьтесь еще, — сказал Александр.

— Александр будет читать стихотворение Пушкина, — объяснил генерал. — Он хотел бы, чтобы вы послушали. Это будет частью сегодняшней программы.

Я сказал Александру, что я не пойму стихов и что мне надо сегодня же написать для газеты статью об открытии памятника.

— Почему вы не изучаете русский язык? — спросил Александр. — Тогда бы вы поняли все.

— Прекрасное предложение, — сказала баронесса. — Тамара может вам давать уроки, у нее уже есть двое учеников.

Я сказал, что это очень хорошая идея и что, может быть, я займусь этим после того, как съезжу домой в отпуск. Я поблагодарил всех и сказал Петрову, что я увижу его в клубе. Генерал проводил меня до двери. Я был рад оказаться один на темной улице. Несколько кварталов я прошел пешком. С чувством облегчения я думал, что те люди, которых я встречал по дороге, останутся навсегда мне чужими. Дойдя до Avenue Joffre [17], которая была залита светом, я подозвал рикшу. Он ждал, чтобы я сказал ему, куда меня везти, а я некоторое время не мог решить, куда ехать. Сначала я хотел поехать домой, но потом раздумал и сказал:

— Отель «Парамаунт».

Глава третья

В 1937 году я поехал в отпуск домой. Сан-Франциско принял меня в свои безразличные объятья, и я наслаждался, как любовник, вернувшийся к своей возлюбленной после нескольких лет разлуки и нашедший ее столь же очаровательной. В восторге я ходил по знакомым улицам, упивался звуками города, смешивался с толпой хорошо одетых, себе подобных людей в ресторанах и ночных клубах. Я искал перемен и с радостью не находил их. В детских лицах я видел невинность, не затронутую голодом или войнами, ту беззаботную невинность, у которой была возможность не исчезнуть и в зрелости.

Я посетил несколько старых знакомых; у большинства из них жизнь уже вошла в предназначенную колею постоянной работы и семьи. Временами я начинал задумываться, не лучше ли жизнь, основанная на устойчивых формулах, а не на постоянных поисках чего-то нового. Но когда друзья просили меня рассказать о Китае, я тут же переставал завидовать им. Для них я был представителем той золотой поры молодости, когда жизнь еще не установилась, многое ожидалось и сердце питалось надеждой на какие-то фантастические приключения. Я часто был центром внимания на больших приемах, и мне начала даже нравиться эта роль кондотьера, красочно рассказывающего о своих приключениях во время коротких визитов домой по дороге в новую далекую экзотическую страну. Я говорил о вещах, которых никогда не было, и мне казалось, что границу между правдой и вымыслом тоже кто-то сочинил.

Мама без труда освоила свой новый образ жизни и настоятельно советовала мне написать несколько статей в крупные журналы. Я и сам думал связаться с их редакторами и с этой целью решил ехать в Нью-Йорк в середине июля.

Восьмого июля, за неделю до моей поездки в Нью-Йорк, я проснулся и первое, что увидел на подносе у моей постели рядом с кофе, была газета с большим заголовком «Мост Марко Поло в Пекине»… Это именно там накануне японцы атаковали Китай. Моя первая мысль была немедленно вернуться в Китай. Не потому, что наш редактор мистер Эймс ожидал, что я прерву свой отпуск на два месяца раньше, или что ему нужно будет мое присутствие, а потому, что видеть войну всегда было моим тайным желанием. Я не стремился кого-нибудь убить и не хотел, чтобы в меня стреляли. Я желал быть только наблюдателем войны, в которой я сам не был бы замешан. В тот же день я заказал себе каюту на одном из больших пароходов и приготовился ехать через несколько дней.

Мама видела в моем решении ехать назад в Китай полное безрассудство, свойственное молодости. Она прочла мне длинную нотацию на тему о выгоде жить в Соединенных Штатах и сказала, что мне пора устроить свою жизнь на родине. А также о целесообразности иметь жену и детей. Когда же она увидела, что мое решение ехать было окончательным, она позвонила по телефону своим друзьям, говоря каждому: «Ричард едет на войну», — как будто я приезжал домой только на побывку с фронта.

Я очень расстроился, когда через три дня после инцидента на мосту Марко Поло власти Северного Китая начали мирные переговоры с японцами, но не переменил планов поездки. Главной заботой для меня стали пересылка моего автомобиля и покупка нового фотоаппарата. Друзья помогли мне в обоих случаях, и последние дни дома я провел в хмельном дурмане прощальных обедов. Мы были в пути четыре дня, когда стало известно, что мирные переговоры в Северном Китае прерваны и военные события возобновились в китайской части города Тяньцзинь. Большую часть времени я проводил у корабельного радио, слушая сводки об этой необъявленной войне в надежде, что она будет продолжаться до моего приезда. Японцы разбомбили Нанкинский университет, почти все пути сообщения были в их руках, Пекин пал без сопротивления, а я находился почти за тысячу миль от всего этого.

Когда я наконец приехал, мистер Эймс встретил меня, по нашим американским стандартам, довольно холодно, но, по понятиям англичанина, достаточно приветливо. Он с полуулыбкой пожал мне руку, и внимательно выслушал мое желание немедленно ехать на фронт.

— Мне кажется, что эта маленькая война много обещает, — сказал он, — особенно с тех пор, как принц Коноэ заявил о планах Японии поставить Китай на колени. А генералиссимус Чан Кай Ши говорит, что Китай, возможно, достиг предела своего терпения. У нас достаточно репортеров, работающих на севере. Мой совет вам — оставаться здесь, в Шанхае.

Я задумался над тем, как он всегда умудряется сказать так, что его советы звучат приказами, и пожалел, что, будучи дома, не позаботился связаться с другими газетами. Мистер Эймс вышел со мной из своего кабинета и, проходя мимо окна, выходящего на реку Вангпу, указал на серый японский крейсер, который стоял, как воин, ожидающий команды, и сказал:

— Жаль будет пропустить что-нибудь такое прямо здесь, а? Такие ошибки часто бывают, как вы знаете. Мой совет вам — держаться поближе к реке в течение нескольких дней.

Для меня было ясно, что Япония собирается воевать на севере и вести переговоры на юге. Я хотел объяснить ему, что присутствие гарнизона японских морских пехотинцев еще не обязательно означает подготовку к битве, но меня раздражал его покровительственный тон, и я ничего не сказал. Вместо этого я решил сам отправиться на север через несколько дней. В конце концов, я же все еще находился в отпуске до сентября.

Но оказалось, что нет необходимости гоняться за войной; война пришла в Шанхай тринадцатого августа. Солдаты Императорской Японии высадились на Вузунге [18], приблизительно в десяти милях на север от Шанхая; линкор «Идзимо», символ вызывающих притязаний Японии, бросил якорь в Вангпу, напротив Интернационального сеттльмента.