Между жизнью и смертью (СИ)

         - Спаси Бог!

         Шелехов на ходу обернулся и кивнул в знак согласия головой.

 Так по случаю начиналась его новая, подземная служба. А заодно и непривычная, цивильная жизнь, в гостеприимном для беглецов Донбассе.

Глава 4

Существуют профессии, название которых говорит о них лучше, чем любые книги и красочные фильмы. Сами попробуйте на вкус горькое слово коногон, поверните его на языке так и эдак. Слышите голос степного ветра и свист жгучей казачьей нагайки? А как Вам запах чёрного шахтёрского пота и блеск крупных лошадиных слёз?

         - Причём здесь коногоны? - спросите Вы и будете правы.

 Жизнь иногда делает необъяснимые повороты. Григорий даже не знал раньше кто такие коногоны, а пришлось самому ломать их нелёгкий хлеб. Единственное что радовало его, так это то, что работать пришлось на лошадях.

         - Видать такая моя судьба, - удивлялся он, - всю жизнь с конями провести!

 Только Григорий услышал слово коногон, так сразу понял, что дело здесь в конях, которых куда-то гонят. Всё верно, коногоны шахтёры, работающие под землёй на специально обученных лошадях. За каждым коногоном числится свой конь, часто один на много лет. За вверенную лошадку он отвечает особо, без неё ему грош цена. В коногоны обычно идут те, кто лошадей любят больше чем людей.

         - А чё их любить? - часто говорили в их кругу. - Одни пропойцы, воры и тунеядцы...

         Среди смирных горняков они выделяются норовом, поэтому держатся гуртом. По виду их за версту видать, заявляются на работу в картузах - "восьмиклинках» с лаковым козырьком и сафьяновых сапогах. Правда, когда спускаются вниз, тут же меняют наряды на несусветную рвань.

         - Нам под землёй форсить не к чему! – Бахвалятся углекопы при лошадях.

 Вместо сапог они одевают стоптанные чуни, цветастые рубахи заменяют  вытертыми кацавейки. Когда напьются после смены водки или самогона, жалостливо поют песню про самих себя.

         - А молодогоооо коногонаааа, – тянет иной седой горняк. - Несут с разбитой головой!

         К бывалому коногону всегда приставлен молодой «провожатый», набраться опыта и пообтереться. Подсобник, от слова подсоблять, помогать, поэтому всегда на "побегушках". Должен он водить лошадь между парами – деревянными столбами, крепящими «потолок» над узкоколейкой, держа в руке масляную лампу под проволочной сеткой – «благодетельницу». 

         - «Благодетельницей» лампу прозвали не зря. – Рассказывали молодёжи седовласые шахтёры. – Лет тридцать назад лазили по угольным шахтам с самодельными светильниками: плошка с мазутом, над которой фитиль чадит.

         - Так ведь газ вокруг! – удивлялся молодой.

         - Вот именно! Не раз и не два случилась беда: от открытого огня газ воспламенялся, и вспыхивало всё вокруг. И тогда только Бог в помощь.

         - Господи спаси!

         - Так, кстати, ту, давнюю лампу и звали «Бог в помощь».

 Чем глубже зарывались под землю шахты Донбасса, тем чаще шахтёры сталкивались с метаном. В конце девятнадцатого века его попробовали выжигать. «Выжигальщик» в специальном защитном кожухе поджигал факелом скопившийся в тупиковых забоях газ, но это был опасный и малоэффективный способ.

         - Тогда и появилась «Благодетельница».

 Лампа, накрытая густой медной сеткой, поглощавшей тепло и препятствующей распространению огня за свой проволочный кожух. Лампоносов, что развешивали прежние открытые плошки вдоль подземной дороги, сменили женщины, что наполняли новые лампы маслом в специальных помещениях – ламповых.

 … Основная работа «провожатого» - вовремя впихивать и убирать тормозные шкворни, обструганные деревянные бруски.

         - Только не засни. - На крутых уклонах штольни колёса вагонетки крутятся с бешеной скоростью, иного способа затормозить, попросту нет.

 А если зазевается уставший подсобник, то норовистая вагонетка с грузом, враз слетит с горбатых рельсов. Тогда такая беда, не передать словами! Заорёт раздосадованный коногон:

         - Твою мать!

         - Я не виноват.

         - Я тебе счас дам! – может сгоряча и двинуть малого в чумазую скулу. - Тащи подложки… Да вон отсель, экий олух.

         - Счас дяденька!

 Станут они вдвоём совать под колёса разные деревянные подкладки и остатки распила. На языке коногонов это называется «лимонадить», часто безуспешные попытки вернуть забурившуюся вагонетку на рельсы. Разгружать, загружать несколько тонн угля кому охота? Тогда-то всё умение коногоново и должно показаться наружу:

         - Трогай!

         - Ой, опять свалится...

         - Двигай родная! - горланит он нетерпеливую команду своей лошадке. - Ну, подай чуток! Только чуток, милая!

         Дрожит чувствительная кожа кормилицы, будто понимает она слова хозяина и тоже волнуется за успех безнадёжного дела. Чтобы получилось, должна она точно делать, что коногон прикажет.

         - Стой, стой на месте! - закричит он помощнице. – Слава Богу! Подняли...

 Когда смена идёт хорошо, в короткий перерыв радуется даже хмурый коногон. В запасе он всегда имеет кусочек тёмного, от вездесущей угольной пыли, сахара.

         - На милая, съешь! – побалует коногон любимицу. - Заслужила, родная...

         Вообще–то лошадь животное пугливое и ужасно своенравное. Опытные коногоны знают, как её нрав бывает необъяснимым, и часто не предугадаешь следующий шаг. То внезапно сорвётся она с места галопом или вихляющей иноходью. А то без видимой причины станет, как каменная и ни уговорами, ни кнутом её не сдвинешь с места. Стоит, дрожит вся и зло косит на человека влажными глазами.

         - Замаялась бедная. – Говорят в таком случае опытные лошадники, жалеючи бедолагу. - Это у неё с «устатку».

         - Пашут и пашут, как проклятые!

         Подойдёт к ней сердобольный человек, приложит ухо к гулкому нутру и прислушается, как беспокойно стучит лошадиное сердце. Если дробно, будто пулемёт, тогда сбегает в подземную конюшню и принесёт тайного снадобья.

         - Дай, в таком разе понюхать лошадке сухой мяты со зверобоем, - учили Григория бывалые коногоны. - Глядишь, и оживёт кормилица.

 Вновь заработает как каторжная, до следующего раза. Только два раза в год поднимают коней на поверхность, к ласковому солнышку. Весной на светлую Пасху и осенью на Покрова. Только тогда могут шахтные невольники вдоволь попастись на зелёных лугах, только тогда они счастливы…

 ***

 Со дня Ильи Пророка установилась жаркая, без единой капли дождя, неподвижная погода. На прозрачном до стеклянной голубизны небе не наблюдалось ни одного, даже самого завалящего облачка. Голое солнце, разъярившись по неведомой причине, разбрасывала вокруг жгучие лучи. Всё живое пряталось в тень, в надежде переждать запоздалую ярость светила…

 Ефим Тимофеевич вышел на крытое железом крылечко собственного дома и вопросительно посмотрел на безмятежные небеса.

         - Опять дождя не будет! – с горечью и упрёком неизвестно кому, подумал он. - Жить от жары не хочется…

         Ефим Точилин не любил лето. Его большое, набравшее мужскую тяжесть тело плохо переносило лихой украинский зной. Он рукавом рубашки вытер моментально вспотевший лоб и направился к небольшому огороду, разбитому сразу за приземистым саманным домом. В небольшом шахтёрском посёлке жили сплошь вчерашние крестьяне, поэтому они никак не могли обойтись без земли.

         - Как черви земляные копаются. - Точилин являлся горняком во втором поколении и притворно снисходительно относился к стараниям жены совмещать пролетарский труд с крестьянским образом жизни. Подошло время ужина, и Ефим после привычного полуденного сна перед ночной сменой, вышел поторопить жену накрывать на стол. Он громко и властно крикнул: