Проигравший. Тиберий

И Юлия твердо решила сделать все сама. Она отправилась к отцу и упала перед ним на колени, не смущаясь даже присутствием посторонних (Август принимал сенатскую депутацию по вопросу строительства нового водопровода), чем напугала императора и смутила трех сенаторов (в их числе и Марка Кокцея Нерву), явившихся невольными свидетелями такого деликатного внутрисемейного дела. Она со страстной убежденностью поведала отцу о своей любви к Тиберию. Кокцей Нарва и с ним двое других сенаторов, которых Август за растерянностью позабыл отослать прочь из комнаты, прослезились, и, глядя на них и на свою молящую дочь, император смягчился. Он пообещал Юлии подумать и во всем разобраться, попросив, кстати, сенаторов, чтобы все ими увиденное и услышанное пока оставалось в тайне. Нерва заверил принцепса от имени всех, что они будут немы. И Юлия поняла: она своего добилась, и теперь Август не сможет ей отказать, потому что его тайный уговор о молчании с сенаторами, благожелательно настроенными к Юлии, придаст всему делу положительную инерцию. Юлия правильно выбрала момент и теперь даже гордилась своей ловкостью и проницательностью.

Вечером того же дня она поделилась радостью с Ливией.

Та в душе торжествовала: главное было сделано, и все благодаря ее проницательности и ловкости. Теперь оставались сущие пустяки — уговорить самого Тиберия. Для этого нужно ненадолго отозвать его с театра военных действий под каким-нибудь предлогом. Впрочем, найти такой предлог для Ливии не составляло труда.

Он приехал в Рим через две недели, раздраженный тем, что его оторвали от важной войсковой операции, разработанной им лично. План операции не позволял думать о полководце, его составившем, как о военном гении; как и все, созданное умом Тиберия, он был прост — зато надежен, и с его помощью Тиберий рассчитывал уничтожить довольно хрупкий отряд далмагов, повадившийся беспокоить лагерь, в котором находилась его, командующего, ставка. За то время, пока Тиберий отсутствует, варвары, конечно, сумеют многое разнюхать о намерениях римлян — поймут, что означают перегруппировки противника, заметят несколько новых сооружений, что по приказу Тиберия построены в горах для сокрытия там засадных центурий — и с подозрительностью, свойственной диким племенам, уйдут в дремучие леса, где потом попробуй отыщи их. Очень и очень некстати был этот, неожиданный вызов в Рим.

Въехав в город в седле, как простой воин, сопровождаемый всего десятком телохранителей, Тиберий сразу же направился не к Августу, которому по субординации обязан был доложить о своем прибытии, а к матери. Именно она, а не Август, как догадывался Тиберий, была причиной его отзыва с войны. Всегда и всему в его жизни причиной она — Ливия.

В покои матери его пропустили беспрепятственно, попросив, однако, немного подождать, пока предупредят госпожу. Тиберий нахмурился: мать в последнее время любила потомить его в приемной, ссылаясь на сверхзанятость и невозможность принять сразу. Так она доводила сына до белого каления и после легко брала над ним верх, потому что Тиберий в разговоре не столько следил за ходом ее мысли, сколько боролся со своим раздражением. Сейчас он сразу обратил внимание на такой прием. Несомненно, мать что-то задумала.

Он нарочно явился к Ливии, не переодевшись с дороги, как был — в походной форме легионера со знаками отличия главнокомандующего. Словно не с матерью собирался встретиться, а с каким-нибудь вождем варваров: произвести на него впечатление строгой красотой военных доспехов. Увы, оказавшись во дворце, Тиберий в который раз подумал, что Ливия сильнее его, несмотря на весь его внушительный и победоносный вид.

Ливия встретила его в своей любимой комнате с окнами на юг, из которых был виден Капитолий и даже часть Тарпейской скалы. Мать сидела возле окна на невысокой изящной скамейке. Рядом с ней находился столик, как всегда заваленный бумагами и свитками пергамента. Одета Ливия была против обыкновения просто — в белую шерстяную столу из ткани домашней выделки; такой же тканью была покрыта ее голова. Лицо Ливии, обращенное к сыну, было приветливым, хотя и слегка укоризненным. Она протянула к Тиберию руки, заставив того внутренне вздрогнуть от перспективы обняться с матерью.

— Здравствуй, милый сын, — произнесла Ливия и тут же указала Тиберию на кресло без спинки и ручек, стоявшее в противоположном от Ливии углу комнаты, — Ты устал с дороги, садись же, и мы наконец поговорим.

Тиберий, ничего пока не отвечая (что уже было дерзостью), прошел к креслу и сел, со стуком опустив свой шлем рядом с собой. Посмотрел на улыбающееся лицо матери.

— Ты, наверное, хочешь меня спросить о чем-то, да, милый? — В голосе Ливии было столько же приветливости, сколько и превосходства над взрослым сыном.

— Да, — разлепил губы Тиберий, — Я бы хотел тебя спросить. Но боюсь попасть впросак, матушка. Ты ведь часто бранила меня за неправильно заданный вопрос?

Дерзя Ливии подобным образом, Тиберий пытался прощупать почву. Он знал, что его манера говорить — медленно, как будто слова, им произносимые, были сделаны из смолы, — неприятна людям, и сейчас нарочно старался разозлить мать, чтобы выяснить истинную причину их встречи.

— Не пытайся злить меня, дружок, — все так же ласково улыбалась Ливия. — Я этого не заслужила. Наоборот, я приготовила для тебя очень радостную новость.

— Какую же новость, матушка? — насторожившись, спросил Тиберий.

— Я хочу, мой милый сын, чтобы ты наконец понял: все, что я делаю, я делаю для тебя и для Друза, — начала Ливия, сама немного опасаясь действия, которое могут вызвать ее слова. — К этому меня побуждает и любовь к вам обоим, и долг перед памятью вашего покойного отца. Я хочу, чтобы вы оба заняли в государстве подобающее вам положение.

Глядя на насупившегося Тиберия, Ливия подумала, что, наверное, зря начала с упоминания об отце, да и о своей любви, пожалуй, тоже. Впрочем, и так сойдет.

— Я доволен своим положением, матушка, — неожиданно перебил ее Тиберий.

— Замолчи, сын. Как можно быть довольным жизнью, которую ты ведешь? Ты месяцами спишь на голой земле, вместе со своими солдатами! Ты огрубел и опустился — насколько это возможно для тебя. А я готовлю для своих сыновей лучшую участь.

— Я честно служу Риму и Августу.

— Заткнись, идиот! Ты, кажется, забыл, с кем разговариваешь! — Ливия сверкнула глазами на сына и удовлетворенно отметила, что он сразу стушевался. — О боги, за что вы меня наградили таким сыном? Так вот, слушай, мой милый. Если ты лишен ума и положенного тебе честолюбия, то я этого не лишена! Одним словом — ты должен будешь развестись с Випсанией и жениться на Юлии. Этого хочет Август, этого хочу я. И Юлия тоже хочет этого.

Главное было сказано, и Ливия немного успокоилась. Он никуда не денется. Вот еще! Сейчас поломается для виду и даст согласие, упрямый и тупой осел.

Тиберий, словно оцепенев, неподвижно смотрел куда-то мимо Ливии, его обветренное лицо побледнело, побелели также и костяшки огромных кулаков, лежащих у него на коленях. Ливия решила продолжить наступление.

— Ты сразу станешь вторым человеком в государстве. — Она старалась, чтобы ее слова звучали убедительнее и в то же время мягче. — Ты сразу обойдешь всех. Август сделает тебя своим преемником, Тиберий. Подумай только. Ты станешь императором!

Тиберий вдруг порывисто вздохнул и встал с кресла. Ливия замолчала и настороженно следила за ним. Ее рука незаметно придвинулась к колокольчику, чтобы успеть позвать вооруженных слуг, прячущихся за дверью смежной комнаты. Но Тиберий не стал вынимать меча из ножен.

— Сука, — прошептал он, все еще не поднимая глаз на Ливию.

Она отдернула руку от колокольчика.

— Ах ты мерзавец! Что ты сказал?

— Я сказал, что ты сука, матушка, — Голос Тиберия был негромок, но тверд, — Я никогда не оставлю жену. Не знаю, что ты там задумала, но меня из своих планов вычеркни. Я люблю Випсанию.

— Он любит! — Ливия с деланным удивлением всплеснула руками. — Да кому интересны твои чувства, идиот? Я все еще не верю своим ушам: ты что, вправду назвал меня сукой, или мне послышалось?