Проигравший. Тиберий

Ему было не привыкать, и всю кампанию он провел, по обыкновению, успешно, проявив скрупулезность (ни одно поместье не было обойдено вниманием) и жестокость в подавлении любых попыток сопротивления, — а они возникали почти всегда. Если приходилось сражаться с помещичьей армией, Тиберий не прятался за спины своих солдат, всегда возглавлял наступление и рубился наравне со всеми. Сенат не успевал рассматривать дела провинившихся помещиков, а Тиберий присылал в Рим под конвоем все новых и новых. Меньше чем через полгода он наконец смог доложить Августу, что его указание исполнено, и свободные граждане теперь могут свободно разгуливать по дорогам Италии.

За совершенную работу наградой Тиберию была его первая военная должность войскового трибуна (присужденная сенатом единогласно) и участие в кантабрийском походе, закончившемся победой. А вскоре после окончания похода он был направлен в Малую Армению, чтобы вновь посадить на тамошнем троне свергнутого царя Тиграна, угодного Риму. Там Тиберию впервые пришлось столкнуться с военной силой Парфянского царства, и он по достоинству оценил ее, увидев с тех пор в парфянах едва ли не самую большую угрозу спокойствию Римской империи. Но как бы то ни было, а грозные парфяне после нескольких месяцев почти непрерывных сражений все-таки отступили перед тяжелой основательностью полководца Тиберия и его легионов. Царь Тигран был заново коронован Тиберием собственноручно — в римском лагере, перед войсковым трибуналом, под приветственный грохот множества мечей о щиты: так солдатам было приказано выражать свой восторг.

Победа в армянском походе имела еще большее значение, чем просто акт, в результате которого Рим получил еще одного послушного царя. В знак признания римской военной мощи и полководческих талантов Тиберия парфяне вернули знамена нескольких легионов, захваченных в давнем сражении при Каррах, где погиб тогдашний главнокомандующий римской армии Марк Красс [19]. Возвращение знамени легиона — значка на древке, увенчанном серебряным орлом, — было для Рима делом чести, с потерей такого знамени легион расформировывался и, следовательно, слабее становился Рим. Вернуть утерянное знамя было таким же подвигом, как победа над вражеской армией и захват вождя врагов.

Каких бы почестей удостоился в Риме военачальник, который бы привез с войны утраченных орлов! Любой другой, но только не Тиберий. По всей вероятности, ни Август, ни сенат еще не считали молодого Тиберия достойным излишних восхвалений. Он вновь был отправлен в далекие провинции покорять взбунтовавшиеся варварские племена.

В Альпах Тиберий сражался с ретами и винделиками, в Паннонии — с бревками и далматами. И как всегда успешно. Осторожный, он не ввязывался в мелкие стычки, а медленно, но верно оттеснял врагов в такое место, где мог покончить с ним одним ударом. Противник, будучи в своих горах и лесах, уворачивался, отходил, рассеивался и снова нападал, стремясь вывести римлян из состояния спокойной уверенности, но Тиберий не поддавался на провокации, не выходил в поле, отсиживаясь за оборонительными укреплениями, передвигался единым кулаком, не дробя войско на части, и постепенно отрезал варварам все пути к отступлению.

Солдаты и офицеры Тиберия, не проигравшие с ним ни одной кампании и благодаря его осторожности несшие самые незначительные потери, все же не очень любили своего командующего. В солдатской среде все еще ходили рассказы о былых военачальниках, вроде Юлия Цезаря [20] или Марка Антония, которых молва запомнила отцами родными для солдат. В общем понимании командир (хороший командир) был таков: весел, на привалах и в лагерях не перегружает воинов чрезмерной дисциплиной и работами, всегда с тобой пошутит, расспросит о жизни, о тех, кого ты оставил на родине, вечером возьмет да и подсядет к твоему костру, чтобы отведать солдатской каши, а то и бросить кости наудачу. Да еще и посмеется над своим проигрышем. А сам — орел! Когда перед очередным походом взбирается на трибунал для произнесения речи, глазам больно на него смотреть. Если в гневе мечет громы и молнии, чем-то недовольный, то десять раз вспотеешь от страха, вспоминая, нет ли за тобой какой-нибудь провинности. Одним словом — отец.

Тиберий был совсем не такой. Он никогда не улыбался солдатам, не шутил с ними. Он не называл их «соратники», как требовал негласный армейский этикет, он обращался к ним — даже после тяжелого успешного боя — только официально: «воины». Поговаривали, правда, что сам Август запретил ему называть солдат своими соратниками, чтобы не устанавливать слишком близких отношений с подчиненными. Но многие говорили в сердцах, что Тиберий даже доволен этим запрещением.

В лагере у него была, конечно, отдельная палатка, потому что так полагается. Но не было отдельного повара, отдельного цирюльника, оружейника, портного, конюха и лекаря. Он пользовался всем тем набором услуг, что и солдаты и, кстати говоря, каждый офицер — от центуриона до легата. Тиберий ел из общего котла, по очереди от всех центурий, брился и стригся у полковых мастеров, которым не всякий солдат доверил бы свою внешность. Впрочем, стричься Тиберию было нетрудно, так как он очень рано облысел и волосы у него на голове остались только сзади: их он носил длинными, по старой моде. Да и услугами лекарей не пользовался, потому что никогда не болел, а прыщи, если они уж очень его донимали, умел заклеивать пластырем сам.

Когда же его войско выходило в поход из лагеря, то он не брал с собой и отдельной палатки. Спал, как и все, на земле, возле костра и завернувшись в плащ (обычный шерстяной солдатский плащ). Всегда первым шел в бой, не окружая себя телохранителями, словно нарочито искал гибели. Конечно же, глядя на то, как машет мечом их командир, все солдаты из кожи лезли, чтобы превзойти его храбростью и умением. Атака под предводительством Тиберия означала для противника поражение и смерть. Все варвары это знали и при столкновении старались достать его копьем или стрелой, но он ни разу не получил не то что ранения, но даже хотя бы царапины.

Однако ни храбрость, ни удачливость его солдат не могли расположить к ним Тиберия. В промежутках между боями он не давал им свободного времени кроме того, что полагалось на сон и еду. Если солдат не спал и не ел, он должен был часами маршировать на плацу, отрабатывать на чучелах приемы нападения и защиты, чистить и кормить коней, чинить обмундирование и оружие, копать траншеи и насыпать валы, ставить частокол, нести усиленный караул (ибо Тиберий признавал караул только усиленный), заготавливать дрова и укреплять казармы, проводить водоотводные канавы, обтесывать круглые камни для онагров [21] и баллист [22] — солдату, как считал Тиберий, полезно заниматься физическим трудом, чтобы он меньше думал и не имел времени жалеть себя.

Дисциплина в его войске была беспрекословная — будто оно состояло не из римских свободных граждан, а из диких наемников, которых надо держать в ежовых рукавицах. Прибывая к легионам, он в первой же своей речи объявлял, что не потерпит ни малейшего неповиновения и с нынешнего дня вводит давно забытые наказания, которые почти не применялись в республиканской армии: многочасовое стояние навытяжку в полной выкладке, порку лозой, палки, отрубление кисти руки (за воровство) и повешение перед общим строем.

Обещал даже децимацию — казнь каждого десятого; в случае если в бою дрогнет одна центурия, то децимации подвергнется вся когорта. Даже старые, много повидавшие солдаты поеживались, но старались вести себя так, чтобы наказаний не заслуживать. Все это, конечно, не прибавляло Тиберию популярности.

Он популярности и не искал. «Армия — это орудие военачальника, такое же, как, например, плуг для землепашца, — говорил он, — С какой стати землепашец станет заигрывать со своим плугом? Он просто орудует им, вот и все». «Пусть солдаты да и офицеры ненавидят меня, лишь бы боялись», — заявлял хладнокровно Тиберий, перефразируя слова драматурга Акция [23], заимствованные им в свою очередь из какой-то греческой трагедии. Тиберий неплохо знал литературу, и — кто знает? — выпади ему другая, более спокойная судьба, он мог бы стать каким-нибудь слащавым поэтом второго сорта, вроде Парфения [24], которого тайно от всех очень любил (и поддерживал деньгами, о чем не знал никто).