Лодки уходят в шторм

— Ну-с, Осипов, ты понимаешь, что у тебя только один шанс спасти свою жизнь: откровенное признание!

— В чем признаваться-то?

— Назови имена всех членов большевистской организации, где, когда собираются, что замышляют.

— Не знаю я никого…

— Не знаешь. А это как попало к тебе? — потряс он партбилетами.

— Приятель дал на сохранение. Сказал, заберет через пару дней. Потом исчез. Говорят, бежал в Астрахань.

— Сидамонов? Или Ломакин?

— Арустамов Гриша, пулеметчик.

— Ты знал, что он большевик?

— А кто его знает? Сейчас кого ни копни — или большевик или сочувствующий.

— А ты большевик или сочувствующий?

— Эсер я. Эсеров, пожалуйста, всех перечислю: Сухорукин…

— Меня интересуют большевики! — перебил Дубянский. — Почему же ты согласился хранить большевистские билеты?

— И ведать не ведал, что в свертке. Сунул в ящик, да и забыл о нем.

— Но ведь Арустамов сказал тебе.

— Ничего не сказал…

— А разве ты не разворачивал свертка?

— На что мне было?.. Сунул в ящик и забыл.

— А почему в потайной?

— Надежнее… Чужое все-таки…

— Стало быть, знал, — заключил Дубянский.

— Да не знал, ей же богу, не знал!

— Глупо запираться, Осипов. Ступай в камеру, подумай, вспомни.

Несколько дней кряду Дубянский вызывал Осипова на допрос, выматывал и запутывал его вопросами, рассчитывая, что тот даст ему хоть какую-то зацепочку. Но Осипов упорно стоял на своем, божился и клялся: „Никого не знаю… приятель дал на сохранение…“

— Ну, как хочешь. Передам дело в трибунал, — пригрозил Дубянский, — и тебя расстреляют за хранение большевистских билетов.

— Воля ваша, — упавшим голосом ответил Осипов. — А только не знал я, что в свертке…

Опытный следователь, Дубянский понимал, что Осипов случайно влип в историю, хоть и общается с большевиками, к их организации не причастен. Но трибуналу достаточно и найденного при обыске, чтобы вынести смертный приговор. Ну, расстреляют Осипова, что это даст Дубянскому? А не лучше ли, думал он, использовать Осипова в своих далеко идущих планах? Если сохранить ему жизнь, приблизить к себе… И Дубянский переменил тон:

— Мне искренне жаль тебя, Осипов. Видишь, как подвела тебя твоя доверчивость?.. Не знаю, как и быть. Я обязан доложить о тебе полковнику Ильяшевичу. Если б я был главой краевой управы… А он, сам знаешь, нрав у него крутой. Ну да ладно, подумаю, чем тебе помочь.

Через пару дней он снова вызвал Осипова:

— Ну, мне стоило больших трудов утрясти твое дело. Ох, этот Ильяшевич, когда только мы избавимся от него! Вот, подпиши бумагу: будешь сообщать мне все, что узнаешь о большевиках, и ступай на все четыре стороны.

Осипов дрожащей рукой подписал обязательство.

— Спасибо, ваше благородие… ведь я ж не знал…

— Да, кстати, а кого ты знаешь в краевой управе?

Осипов насторожился.

— Федю Беккера знаю, немца-сапожника. Он вроде якшается с комитетчиками. Ну, слышал, Пономарев там есть… а еще кто?

— О чем они думают? Не пора ли передать власть краевой управы в руки гражданских лиц? Ты спроси этого… сапожника. Скажи от моего имени… Или лучше приходи с ним ко мне на чай.

— Спрошу… скажу… приду… — согласно кивал Осипов.

В середине декабря у острова Сара бросили якорь несколько пароходов с офицерами и солдатами — полком казачьего войска полковника Лазаря Бичерахова. Офицеры сошли на берег, отправились на пристань Перевала, даже на Малый базар, предлагая оружие за деньги и в обмен на самогон и продукты.

Весть об этом быстро разнеслась по Мугани, и к Перевалу из крупных сел поскакали зажиточные хлеборобы, стали скупать винтовки, револьверы, бомбы, патроны.

Из Пришиба примчался на подводе председатель муганкого кооператива „Самопомощь“ Ширали Ахундов, невысокий, плотный мужчина тридцати двух лет, с раскосыми, как у китайца, глазами. На все деньги, что были в кооперативе, оптом купил несколько ящиков патронов, много разного оружия.

В тот вечер с пароходов до глубокой ночи слышались нестройные песни, крики и брань…

В тот же вечор на Форштадте в стеклянную дверь прихожей кто-то осторожно постучал.

Мария увидела через стекло худого человека с заросшим лицом.

— Кого надо?

— Не узнаешь, Мария?

— Боже мой! — присмотревшись, воскликнула Мария и открыла дверь. — Ломакин! Живой! А мы-то вас… Или опять воскрес?

В прошлом году Ломакин лежал в тифу у Марии в „холерном бараке“ и еле выжил. На это она и намекала сейчас.

— Считай, что так. А Володя?..

— Нету Володи, Сергей. — И Мария рассказала об уходе батальона в Астару. — Ну а ты? Куда вы исчезли? Тут о вас такое говорили…

— „Бежали“, значит? — Выслушав Марию, Ломакин рассказал, как их выслали из Ленкорани и что было с ними дальше.

В районе 12-ти футового рейда вооруженный пароход „Центрокаспий“, один из тех, что блокируют подступы к Астрахани, обстрелял „Кетти“, вынудил его повернуть на Порт-Петровск.

Там всех мужчин с „Кетти“ отправили в тюрьму для выяснения личности. После долгих допросов, так и не выяснив личностей, в принудительном порядке зачислили в войско казачьего полковника Лазаря Бичерахова, в чьих руках находился Петровск.

Однако вскоре Бичерахову пришлось оставить Петровск. Часть его войск ушла на Северный Кавказ, часть погрузилась на суда и отплыла в Красноводск и на юг, к Ленкорани. Ломакин попал на пароход „Тамару“, подошедший утром к острову Сара…

…В тот же вечер в Пришибе, узнав о торговле бичераховцев оружием, Ильяшевич вызвал к себе Аветисова:

— Что это происходит, полковник? Беглые казачишки распродали оружие целого полка! — возмущался Ильяшевич. — А кто скупил его? С какой целью? Против кого оно повернется? Вот то-то и оно, батенька. У населения Мугани и без того арсенал всякого оружия, вплоть до пулеметов и орудий. — Ильяшевич помолчал, словно ему трудно было продолжать. — Мы с вами порядком оскандалились перед верховным. Ну, не смогли выставить живую силу, так хоть оружием поможем нашим закаспийским собратьям. Вы поняли мою мысль, полковник?

— Вы предлагаете изъять?..

— Конфисковать! И начните с Пришиба. Ну, скажите на милость, на что пришибянам оружие? Живут под моей охраной…

— К тому же тут одни молокане, — напомнил Аветисов.

— Да, да, в армию не идут, война, видите ли, противу их религиозных убеждений, а у каждого в подполе винтовка!..

По всему Пришибу забелели свеженаклеенные листки. Военное командование Мугани предлагало гражданам Пришиба в трехдневный срок сдать огнестрельное оружие всех видов (кроме охотничьего).

Прошло три дня. Только несколько человек откликнулось на приказ.

Ильяшевич хмуро поглядел на жалкую кучку винтовок, берданок и кольтов.

— И это все? Курам на смех! Вот что, полковник, прикажите главе сектантов-молокан, как там его фамилия… созвать в молельный дом всех мужчин и обратитесь к ним лично. Дайте еще три дня сроку.

Прошел и новый срок. Личное обращение Аветисова тоже не возымело действия..

Тогда Ильяшевич приказал:

— Вызовите эскадрон из Привольного, пусть они потрясут пришибян!

— Но они займутся не только оружием, — предупредил Аветисов, намекая на давнюю вражду между субботниками Привольного и молоканами Пришиба на религиозной почве.

— Это не наша забота! — отмахнулся Ильяшевич.

Утром эскадрон привольненцев подъехал к дому Ильяшевича, у которого шло совещание. Всадники, не спешиваясь, держали оружие на изготовку, настороженно поглядывали по сторонам. Они знали о намерении командования изъять оружие у пришибян. Получив приказ прибыть в Пришиб, встревожились: может, и их хотят разоружить? Сперва думали не ехать. Но поехали, тестовые в случае чего к отпору.

Аветисов вышел на крыльцо:

— Солдаты! Командование поручает вам прочесать дворы Пришиба. Брать только оружие, и ничего больше!

Всадники, запрудившие улицу, пришли в движение, зашумели.