Привенчанная цесаревна. Анна Петровна

   — Крови был царской, а других наследников не осталось.

   — Да я о браке, владыко.

   — О браке... Что ж тут сказать, по законам нашей церкви православной, три их может быть — не более. Вон видишь в окне своём теремном, государь, ты, что ни день, паперть собора Благовещения. Коли внимания не обращал, погляди — на Замоскворечье она выходит. Пристроили её, когда государь Иван Васильевич четвёртую супругу себе взял [7]. В храм войти не смел — не положено, так на паперти службы отстаивал.

   — А церковь святая сожительства ему по четвёртому разу не запретила?

   — Нет, государь, благословила. Жил царь по благословению разрешительному, а это уж совсем не то — не по закону святому.

   — А жён почему так много имел?

   — Одни помирали, как прабаба твоя, государь, царица Анастасия Романовна, других в монастырь отсылал.

   — Соглашались?

   — Что о том толковать, государь, — дело прошлое, тёмное. Да и не первым в таком череду государь Иван Васильевич был.

   — А до него кто же согрешил? Не знал я.

   — Батюшка Ивана Васильевича — великий князь Московский Василий III Иванович.

   — Его родительницу отрешил?

   — Нет, государь, ради его родительницы первую супругу свою — великую княгиню Соломонию Юрьевну Сабурову.

   — Не показалась великому князю?

   — Двадцать лет, государь, прожили в мире и согласии. Вот только потомством Господь не благословил. Вот великого князя и подговорили молодую жену взять, а великую княгиню Соломонию по бесплодию её в монастыре поселить [8]!

   — Поселить или постричь?

   — Постричь, государь.

   — Не соглашалась? Насильно постригали?

   — Государь, ни к чему разговор такой. Дел у тебя, сам говорил, великое множество. Что время попусту терять.

   — Погоди, погоди, владыко, а что государь Иван Васильевич всю жизнь братца своего по отцу искал? Откуда тут братцу взяться? Вспомнил, не Соловьём ли разбойником его называли?

   — Не след тебе, государь, людскую болтовню слушать.

   — Нет, ты ответь, владыко, откуда братец-то взялся?

   — Может, и не было никакого братца, государь.

   — А если был?

   — Болтал народ всякое. Болтал и про то, что постриглась Соломония беременной. Потом уже в суздальском Покровском монастыре родила, как на грех, мальчонку, а враги великого князя его и припрятали. Куклу заместо него погребли.

   — Вот, значит, как: и беременную княгиню постричь можно.

   — Не повторяй ты этих сплёток, государь.

   — А уж если не на сносях, то и вовсе грех невелик.

   — Государь!

   — Не буду, не буду тебя тревожить, владыко. У меня и впрямь важная новость для тебя есть. Боюсь огорчить — плох ты нынче — как бы не повредить здоровью твоему.

   — Уж лучше говори, государь, не томи.

   — Помнишь, владыко, толковали мы с тобой, что хорошо бы мне за рубеж съездить, чужих порядков поглядеть, чужим наукам подучиться? Вот и решил я, что настал мой час в путь отправляться.

   — Тебе? Государю? Одно дело послов послать, доверенных людей, а государю-то самому как же?

   — Да вот так. Положиться ни на кого не могу. Недаром говорится, свой глазок — смотрок, чужой — стёклышко. А Азов мне спать спокойно не даёт. Флот России нужен — это одно. Без союзников не обойтись — дело другое. Мне бы союз европейских государей противу турок составить. Послов к каждому в отдельности посылать долго и хлопотно. А тут коли я вместе с послами, к скончанию каждый договор в два счёта довести можно.

   — Не пойму тебя, государь, — и послы едут, и ты едешь. Государь со свитой ездить может, а послы...

   — В том-то и хитрость моя, владыко. Ехать я решил под чужим именем, как десятник Михайлов, чтобы среди свитских людей затеряться. Тут и церемония попроще выйдет, и мне, покуда послы переговоры вести будут, свобода — что захочу, то и посмотрю. Государи, чай, ни в одном моём желании не откажут.

   — Думаешь, прознают, что ты, государь?

   — А чего дознаваться — наши сами кому надо словечко шепнут.

   — Всё ты уже продумал, государь.

   — Пока братец Иоанн Алексеевич с нами был, не с руки получалось. Нынче совсем другое дело. Вот и хочу поспешить.

   — Михайлу Чоглокова позвали?

   — Позвали, государь. Который час сидит дожидается.

   — Ко мне его. Быстро! Михайло! Рад тебя видеть. Прости, учитель, что ждать заставил — с делами трудно рассчитать.

   — Как можно, государь, вашему величеству себе извинений искать! Моё дело служилое: надо — хоть до ночи, хоть и с ночью подожду. А что учителем ты меня, государь, назвал, великая для меня честь.

   — Что за честь, Михайло, ты меня кисти учил в руках держать, мастерства своего азы преподал. Спасибо тебе. А вот теперь посоветоваться хочу. Слыхал, что викторию по поводу побед азовских сделать надобно. Дело в Москве неслыханное, так мы и всю жизнь переиначивать собрались. Без живописных дел не обойтись.

   — Замыслил что, государь?

   — Убирать станем мост Каменный, башню кремлёвскую Водовзводную. Огни потешные по всему городу зажжём. А вот по улицам и по мосту хочу картины расставить преогромные и на них весь поход Азовский представить. Битвы там, осады, турок побеждённых. С аллегориями. Сможешь, Михайло?

   — Дело непривычное. А сделать, почему же, можно и сделать. Вон на гравюрах иноземных сколько викторий представлено. Поглядеть да на московскую мерку и перевести. Вот только...

   — Материалы получишь. Помощников — сколько потребуется.

   — Я не про то, государь. Вот москвичи-то уразумеют ли? К живописи они непривычные.

   — Тоже тебе беда! Не привыкли — привыкнут. Раз государь повелел, глядеть будут да похваливать, а там и впрямь попривыкнут. Для начала солдат около картин поставим, чтоб беды какой не случилось. Ты, Михайло, своим делом занимайся и помни: нет у тебя времени, совсем нету. Чем быстрее картины свои смастеришь, тем раньше викторию отпразднуем.

   — Постараюсь, Пётр Алексеевич.

   — Вот и старайся мир удивить, нам оно сейчас, ой, как надобно.

   — А сколько оказ быть-то должно, государь?

   — Как ты сказал — оказ? Точно! Лучше не скажешь. Двадцать мне на вскидку надобно. А для башни Водовзводной прикинь, как фонари цветные в бойницах расставить, из каких бойниц ткани яркие да ковры вывесить. И ещё у оказ помусты придумай — певчие с музыкантами там стоять будут, кантаты победные исполнять.

   — Торговцев там в шалашах да на развалах, государь, сам знаешь, полным-полно. Каждый себя и свой товар выхваляет. За ними и оказ не увидишь.

   — Не будет торговцев. Никаких. Отныне у Боровицких ворот только трубы мусикийские да гимны величию державы Российской звучать будут. Какое сравнение с Красной площадью. Там был торг, пусть и остаётся. А здесь — чистота, порядок. Зрелище великое и на веки вечные.