Дикарь

На снег поставили тяжелую клетку.

Константин Максимович открыл дверцу. Отошел со своими спутниками за дерево.

Из клетки высунулась черная мордочка, блеснули быстрые глазки. Резко дергая головкой, зверек осматривался. Юркнул обратно.

Константин Максимович ждал.

Зверек вышел из клетки, старательно ее обнюхал, обнюхал синий мартовский снег вокруг. Вдруг метнулся на ель и замер в густой хвое.

— Второй, — сказал Константин Максимович. — Первым был Дикарь.

В стороне хлопнул выстрел.

— Беду-у-н! — крикнул Константин Максимович, сложив рупором узкие ладони.

— А-а-а! — отозвалось в лесу.

Константин Максимович поспешил на зов.

Бедун слезал с сухой березы, придерживая что-то за пазухой. Внизу распласталась на снегу желто-бурая рысь. Толстые длинные лапы были вытянуты, пасть застыла в оскале.

Снег вокруг был истоптан. Кругом — пятна крови и клочья темного меха.

Бедун молча отвернул полушубок на груди: в белом меху возился большеголовый слепой соболенок.

— Припоздал малость, — зло сказал Бедун. Он кивнул на рысь. — Не убереглась соболюшка. И детеныш вот последний… Так у дупла и сшиб злодейку.

Бедун — уже совсем старик. Сморщились щеки, бородка стала седой и редкой. В плечах Бедун по-прежнему широк и походкой напоминает медведя. Напросился он быть егерем в новом соболином заповеднике. Клялся Константину Максимовичу, что тайга для него — что собственный двор, а по силам он еще и молодым нос утрет… Константин Максимович взял соболенка, положил на ладонь. Тот пытался ползти и тыкался носом меж пальцев.

— Дикаря правнук, — сказал Бедун.

— Ты думаешь?

— Не думаю, а знаю. Давно эту соболюшку приметил. Хромоножка она была. Мехом куда темнее нашинских. Откуда же ей такую шубку взять, как не от забайкальского прадеда.

— Погибнет, — добавил он, кивнув на соболенка.

— Попробуем спасти, — хмуро ответил Константин Максимович. — Соской выкормить можно. Или… — Он вдруг оживился. — Не знаешь, у кого есть кошка с котятами, с маленькими?

— Кто его знает, — пожал плечами Бедун, — в деревне спросить надо…

Путь их лежал по тем же местам, где когда-то они бродили за Дикарем. Склон горы густо зарос молодым пихтовником. Сухая в два обхвата ель навалилась на камень, и ее серые сучья торчали над густыми лапами молодых кедров.

Константин Максимович отчетливо вспомнил ту холодную голубую ночь, когда он чуть не остался здесь навсегда.

Он замерзал. Над головой мерцали низкие холодные звезды. Веки сладко слипались, и не было сил открыть их. Спать, спать, спать… «Замерзаю, — равнодушно подумал Костя. — Ну и пусть»… И в следующее мгновение он вдруг ожил от этой мысли. Резко открыл глаза. Пошевелил пальцами ног — целы. Стянул варежки, начал дуть на закостеневшие руки.

В освещенной луной расщелине качнулась тень. На мгновение у Кости какая-то горячая волна прокатилась от горла к сердцу. Он вспомнил про соболя. Осторожно поднял с колен берданку. Тень шевельнулась. Костя нажал курок. Блеснул огонь — и лопнула шуршащая тишина. Тень метнулась от расщелины и упала в снег.

Костя вскочил, но тут же сел обратно — ноги плохо сгибались в коленях. Снова поднялся и, проваливаясь в снегу, побрел вперед.

На снегу лежал Дикарь. Голубыми искрами серебрился пушистый черный мех.

Костя гладил его, прижимал к груди. Слеза, растопив на реснице иней, скользнула по щеке. Кругом была тишина. Сверху смотрели тихие звезды.

…Только на другую ночь вернулся Костя в деревню. Он зашел прямо в избу Бедуна. Все спали. Костя ощупью пробрался к печке и положил в изголовье Бедуна мягкую соболиную шкурку. В ту ночь Костя ушел из деревни. Он бежал из ссылки.

Что было потом?.. Революция, гражданская война, борьба с бандитами в тамбовских лесах… Работа в соболином питомнике при Московском зоопарке…

В 1930 году Костя едет на Северный Урал — там организован соболиный заповедник. Но какой это заповедник, если в угрюмых бесконечных лесах насчитали всего тридцать восемь зверьков.

И так было везде. Не тысячи, как прежде, а десятки зверьков остались в необозримых уральских и сибирских лесах. Нужно было во что бы то ни стало спасти их от истребления.

Постановлением Совета Народных Комиссаров на Амуре, Камчатке и в Забайкалье организуется еще три заповедника. А вскоре охота на соболя запрещается повсеместно.

Зверек, огражденный от пуль и капканов, начал быстро заселять опустевшие леса. Через пять лет в Костином заповеднике было уже полторы тысячи зверьков.

Потом, перед войной, Костя занялся расселением самого дорогого баргузинского соболя на Алтае и в Сибири. На новых местах зверек чувствовал себя прекрасно. За последние десять лет было выловлено восемь тысяч черных соболей. Как Дикарь когда-то, в клетках перекочевывали они в леса Якутии, Камчатки, Урала. Сто зверьков привезли в Вишерские леса, на реку Улс…

Так спасен был таежный зверек. Сейчас в отдельных местах разрешена на него охота. И добывают его больше, нежели в самый добычливый год в царской России. Но это очень мало по сравнению с ежегодным его приростом.

Впрочем, успокаиваться рановато. Пока лишь не больше одной пятой тех лесов, где когда-то водился соболь, заселено им снова…

В окно тетки Евдохи постучали. Она выглянула. На улице стояли Бедун и «начальник експедиции». Тетка Евдоха торопливо вымыла руки, начала рыться в сундуке. Появилась перед гостями в шелковом черном с цветами платке на плечах, в новеньких красных домашних туфлях. Маленькая, полная, держалась степенно, как на гулянье.

— Тетка Евдоха, говорят, у тебя Муська окотилась?

— А ты не ори, — оборвала Бедуна тетка Евдоха.

— Да я не ору. Муська твоя…

— Ну вот и не ори. Не глухая, — спокойно продолжала она. И повернулась к Константину Максимовичу: — По какой надобности ко мне, начальник? Заходи в избу, поговорим.

С превеликим трудом удалось Константину Максимовичу втолковать тетке Евдохе, для чего нужна ее кошка.

— Ты хочешь моей кошке этакую образину подложить, — возмущенно всплеснула руками тетка Евдоха. — Сожрет ее Муська. Как есть сожрет. — Она погладила соболенка и неожиданно ласково произнесла: — Сиротинка ты, сиротинка. — Вздохнула. — Ну, ежели с научной целью — подкладывай.

Гнездо Муська устроила за печкой. Три слепых полосатых котенка спали, уткнувшись в материнское брюхо. Муське поднесли соболенка. Кошка настороженно принюхивалась, глаза ее загорелись, короткий хвостик нервно подергивался. Она чуть не схватила соболенка, Константин Максимович вовремя отдернул руки.

— Теплой воды нужно.

— И с водою одинаково сожрет, — махнула рукой тетка Евдоха. Она налила в ведро теплой воды, поставила перед Константином Максимовичем. Он достал одного котенка, окунул его в воду, стал мыть. Котенок открывал красный ротик и тонко пищал. Муська металась от него к гнезду и призывно мяукала.

Тетка Евдоха вдруг возмутилась.

— Виданное ли дело — котенка, как дитя, водой крестить.

Решительно отставила ведро, отобрала котенка и стала осторожно купать его сама. Константин Максимович переглянулся с Бедуном и улыбнулся.

Когда все три котенка были вымыты, и Муська, мурлыкая, вылизывала их в гнезде, в той же воде искупали соболенка. Константин Максимович осторожно положил его к котятам. Тот неловко втискивался между ними. Муська осторожно обнюхивала подкидыша. Теперь от него пахло котенком.

Тетка Евдоха склонилась над ней, держа наготове боевое свое полотенце.

— Ну, лизни его, сынок он твой. Ну, лизни, — упрашивала она.

Соболенок, растолкав котят, принялся сосать приемную мать. А Муська, вдруг замурлыкав, так же старательно стала вылизывать его мокрую черную шерсть.

— Другая бы, конечно, не приняла. А моя Муська по всем статьям науки подходит, — гордо заключила тетка Евдоха.

Она попотчевала гостей чайком с душистым смородинным вареньем, вела степенную беседу с Константином Максимовичем о том, как ухаживать за соболенком. Обещала писать ему. На Бедуна не обращала внимания, только и сказала: