Ханский ярлык

На том и разошлись.

Примерно за три поприща до Брянска обоз остановился, и Фалалей сам стал вооружать свою сотню. Увы, оружие, отпущенное московским князем дружине Святослава Глебовича, не отличалось разнообразием и остротой. В основном это были копья-сулицы с уже поржавевшими, затупленными наконечниками, несколько мечей, тоже в запущенном виде, две татарские сабли, пяток палиц и с десяток луков без колчанов, несколько щитов и ни одной кольчуги. Видимо, все это было когда-то собрано на поле боя, где-то валялось и наконец было щедро подарено Юрием Даниловичем своему пленнику, бывшему можайскому князю.

— Нежирно,— сказал Фалалей, подойдя к князю,— Ну да дареному коню в зубы не смотрят.

— Что ж ты не смотрел? — пенял Святослав Квачу.

— А что было смотреть? Сказали: здесь оружие, закрыли шкурами от дождя, мол. Езжайте, пока не передумали. Сам знаешь, как из Москвы спешили.

— Ладно,— сказал Фалалей,— все равно оно нам не должно понадобиться. Я еду, Святослав Глебович, как договорились. Ворота возьму, выброшу белый стяг.

— Только, пожалуйста, без крови, Фалалей.

— Я ж обещал, Святослав Глебович. Все будет тихо-мирно.

С приворотной вежи сторожа увидели, как из лесу выехала телега, к которой была привязана целая связка пленных, сопровождаемая оружными воинами. Один из них, щелкая ременным кнутом, поторапливал несчастных:

— А ну-у, пошевеливайтесь, скоты!

— Кто это, Федот? — спросил один сторож другого.

— Ты что? Слепой? Полон ведут. Наверно, збродней половили в лесах. А то ить проезду от их нет.

Сторожа все высыпали к воротам, с любопытством смотрели на подымающуюся в гору процессию. Не каждый день пленных пригоняют. Переговаривались:

— Ты гля, хари-то вроде христианские, не поганские.

— Куда ж их гонють?

— На Торг, наверно.

— Не-е, скоре к князю на суд. Кто ж збродней в рабы покупать станет.

— Федот, отчиняй ворота.

Ворота со скрипом отворились. Первой въехала телега, за которой тащились привязанные друг к другу пленные. Чернобородый детина шагал за ними с кнутом.

— И куда ж ты этих злодеев? — спросил сторож чернобородого.

— К Василию Александровичу на суд, куда ж еще.

— Ну, а что я говорил,— обернулся сторож к своим.

Но уже в следующее мгновение огромная потная ладонь закрыла ему рот и нос, а большим пальцем даже глаз больно придавила. Вся приворотная стража, не успевшая даже понять, в чем дело, была скручена, связана теми самыми веревками, на которых только что тащился полон. В рот каждому были забиты кляпы, всех втащили в сторожку и сложили на полу.

— Вот что, ребята,— сказал им чернобородый,— убивать вас никто не будет. Главное, не трепыхайтесь. И не базлайте¹. Кто забазлает, получит по башке палицей. Тит, карауль их.

Святослав Глебович спокойно въезжал в ворота на коне в сопровождении гридей. Фалалей встретил его.

— Езжай во дворец, Святослав Глебович.

— А гридница?

— Гридницу ребята заперли вместе с гридью.

— А окна?

— У окон тоже стоят с копьями. Так что делай все, как задумал.

И князь ехал ко дворцу. Шагом, как и советовал Фалалей. («Скорая скачка всполошит город».) Встречные сдергивали шапки, кланялись, признавая во встречном богато одетом всаднике важного господина, возможно, даже князя. Фалалей

•Базлать — кричать. шагал у стремени, на подъезде к княжескому подворью напомнил Квачу:

— Гаврила, забыл?

Тот стегнул коня, переводя на хлынь, поехал вперед и, въехав в ворота, громко возгласил:

— Встречайте князя Святослава Глебовича! Эй! Оглохли? На пороге князь Святослав Глебович!

Князь въехал во двор, слез с коня, передал повод гридю и в сопровождении Фалалея и Гаврилы направился к крыльцу, придерживая левой рукой рукоять меча.

Наверху на крыльце появился князь Василий в белой сорочке и зеленых портах. С напряжением всматривался он в лицо гостя, подымавшегося по ступеням, наконец промолвил:

— Нешто дядя?

— Он самый, Вася,— отвечал Святослав и, подойдя, обнял племянника, кольнул бородой трижды, что должно было означать поцелуй.— Ну, веди в горницу.

— Не ждал, не гадал,— отвечал смущенно князь Василий.— Так бы ветрел, не узнал бы.

— Ты тоже изменился, брат, заматерел.

Они поднялись во дворец, прошли в горницу. К удивлению хозяина, за гостем вошли и милостники его, сели на лавку у двери.

— Може, что выпьешь с дороги, Святослав Глебович? Меду?

— Вели принести сыты.

Князь Василий позвал кого-то, послал за сытой. Сел к столу, у которого уже сидел гость, спросил:

— Как здоровье?

— Спасибо, слава Богу.

— У меня слух был, что тебя полонил князь московский.

— Правильный слух.

— Откупился?

— Угу. Откупился, Вася. И чем, думаешь?

-Чем?

— Уделом, брат. Вот так.

— Неужто?

— Еще как ужто, Вася. Проглотила мой удел Москва, проглотила и не подавилась.

Принесли корчагу с сытой, обливные кружки. Святослав сам налил себе, попил, кивнул милостникам:

— Фалалей, Гаврила, пейте.

Заметив лицо племянника, удивленное бесцеремонностью милостников в присутствии князей, Святослав сказал:

— Это мой тысяцкий Фалалей, а это милостник Гаврила.

— И как же ты теперь, Святослав Глебович?

— Как? Вот прибыл на твой стол.

— То есть как? — насторожился князь Василий.

— А так, Вася. Твой отец — мой брат — имеет стол смоленский. Отчего же я без стола должен быть?

— Но я-то при чем?

— А я при чем?

— И куда ж мне?

— А хотя бы в Смоленск, к отцу. Ты счастливчик, у тебя отец. А мне куда прикажешь? Я полный сирота. Верно? Так почему же я должен болтаться как дерьмо в проруби, а ты благоденствовать на столе?

— Но Брянск — мой город.

— А теперь мой будет, Вася. И не трепыхайся. Ты молодой еще, найдешь себе место. А я стар зайцем-то скакать. Стар.

— Но это уж позволь...— хотел возмутиться князь Василий.

Но Святослав Глебович перебил на полуслове:

— Слушай, Василий, не будь дураком. Вот мигну своему тысяцкому, и ты в мгновение ока живота лишишься. Ты этого хочешь?

— Но это... это ж разбой,— прошептал, бледнея, Василий.

— Точно, Вася. Меня вот так же князь московский к стенке прижал. Куда было деться? Уступил удел, подавись ты, думаю. Зато, может, и жизнь сохранил. Рязанский вон князь уперся, так он его в порубе как котенка придушил. И теперь пожалуйста, Коломна уже московской стала. Тебе что, хочется как рязанцу?

— Но я могу позвать своих гридей.

— Не успеешь, Вася. А ведь я тебе предлагаю миром разойтись. Бери телеги, складывай свое имение, жену, казну... Да, да, и казну, и езжай как стемнеет. Мой тысяцкий проводит тебя. А что касается твоих гридей, они все заперты моими воинами в гриднице. Не позовешь. Соглашайся, Василий, соглашайся, пока я прошу по-хорошему. По-хорошему из любви к брату.

— Но они ж тебя не признают, мои гриди, бояре.

— Признают, Вася. Еще и полюбят. Знаешь, почему? Потому что я никого пальцем не трону, не обижу. Видишь, и тебя не хочу обижать. Прошу по-доброму: пока не зли родного дядю.

Князь Василий отказался собирать обоз для своего убытия, и Святослав Глебович поручил это местному дворскому и своему Гавриле.

А вечером, уже в темноте, князя Василия вместе с семьей и ближними слугами вывезли из Брянска. Сопровождал обоз Фалалей со своими гридями. Перед отъездом Святослав Глебович наказал ему:

— Смотри, чтоб не вздумали твои насильничать над ними.

— Святослав Глебович, я же все придумал. Неужто я стану и нарушать?

Обоз правился на Смоленскую дорогу. Фалалей воротился через два дня, вошел в горницу к князю, волоча тяжелый кожаный кошель. Поставил его на стол.

— Что это? — удивился Святослав.

— Казна брянская, Святослав Глебович.

— Ты что? Ограбил его?

— Зачем, князь? Увел тихо, мирно. Они если спохватятся, так в Смоленске уж.

— Нехорошо, Фалалей,— сказал, тая усмешку, князь, и тот понял все наоборот.