Ричард Львиное Сердце

— Ну, болван, говори сейчас: где мадам Жанна? Не то я покончу то, что начал! — сказал он грозно.

Но Мартен ничего больше не мог ему сказать: он был мертв. После такого дела, даже в Анконе, приходилось бежать; и Жиль был готов убраться оттуда. Страсть к Жанне, которая никогда не покидала его надолго, разыгралась с такой силой, что ему захотелось непременно разыскать, увидеть её, прикоснуться к ней или умереть. Единственной помехой был король: так надо его отыскать, куда бы ни забился он! Случилось, очевидно, одно из двух: или Ричарду она уж надоела, или он её лишился по каким-нибудь превратностям пути. Могло быть и третье предположение: её умертвили по приказанию королевы. Но он отклонил эту мысль: он был уверен, что Жанна жива.

«Великое дело — смерть, но и она не так велика, как наслаждение обладать Жанной во всей её красе», — рассуждал он.

Он вполне был в этом убежден — и вернулся к двум первым предположениям. Если Жанна надоела королю, тот не постесняется (таков уж он от природы) так прямо и сказать в глаза ему, Жилю. Если же он потерял её, то пусть сидит себе преспокойно в темнице, а Жиль со временем может её найти. Надо только удостовериться. И ещё вот что пришло ему в голову:

«Если он в заточении, в цепях, его убить довольно просто!»

И сердце его тешилось такой прелестной мыслью.

Никакого труда не стоило пройти по стопам Мартена: ясно — Венеция, Триест и вверх по горам до Бломау. Но тут след терялся, тщетно разыскивал его Жиль вдоль и поперек. Этот недогадливый господин по ложным слухам проехал даже в Вену. Но нам нет нужды пересказывать все его странствия. Шесть месяцев спустя после того, как он уехал из Анконы, в лохмотьях, без шляпы, голодный и холодный, он прибыл к крепким башням Граца. Проходя близ городского рва, услышал он чей-то чистый громкий голос:

Он понял, что наконец-то набрел на того, кого искал. Но кто-то ещё, другой, клубочком прижавшись у стены, не спускал с башни своих жадных взоров и видел, как Жиль вдруг остановился, словно оглушенный, хлопнул себя рукой по затылку, потом прислушался и задумался, шевеля челюстями.

Голос оборвался. Жиль повернул обратно и тихонько пошел своей дорогой. Он проскользнул через городские ворота в город. А скорчившийся у стены человек всё ещё пытливо смотрел на него из-под длинных прядей своих всклокоченных волос.

Глава XI

ДОВЕРЕННЫЙ ПОСЛАНЕЦ

Старец из Муссы, Повелитель всех ассасинов, потомок Али, Полнота Света, Господин тех, что едят дурман, и прочая, и прочая, женился па Жанне и сделал её своей первой женой.

Помимо её телесной красоты, он ценил в ней её скромность, покорность, здравый смысл и ту особенную гордость, которая смиряет обладателя женщины: она, можно сказать, была слишком горда, чтобы даже позволить в себе чванство. Принимая во внимание, что Старец так высоко ценил Жанну, нечего удивляться, что она стала, наконец, его единственной женой.

Вот такого рода жизнь вела Жанна. Ранним утром, когда супруг уходил от неё, она спала ещё часик, затем вставала и шла в баню. Затем в сад фонтанов в её беседку приводили её мальчика. Она часа два или больше проводила с ним: учила его читать молитвы, почитать отца, любить мать и повиноваться ей, уважать волю Господню. В десять часов Жанна кончала завтрак и вместе со своими женщинами садилась за рукоделье. Одна из них споет, другая что-нибудь хорошее расскажет; порой, если госпожа разрешит, они болтают меж собой, то и дело поглядывая на неё, чтобы заслужить от неё похвалу или (очень редко) порицанье. Не было среди её рабынь ни одной живой души, которая не любила бы её, но также и не боялась бы её.

Жанна не была говорливее прежнего, но она рассуждала не меньше. Частенько в течение дня присылал за ней Старец, не то и сам заходил в её покои, чтобы обсуждать с ней дела. Никогда не случалось, чтобы Жанна была не в духе, скучна, раздражена или вообще не расположена удовлетворить все его желания. И каждую пятницу в своей мечети Синан приносил благодарность Аллаху за то, что он даровал ему такую бесподобную жену — степенную, скромную, благочестивую, любящую, целомудренную, покорную, ловкую, услужливую и раскрасавицу. Так он говорил всякому про свою жену. А так как Старец был человек величайшей опытности, то такие похвалы имели особое значение. Он поспешил доказать не только словами, но и делом, что считает её достойной доверия.

В один прекрасный день, когда она сидела у себя в гареме с малюткой на коленях, напевая ему и себе одну из нескончаемых французских песенок, ей доложили, что грозный повелитель желает видеть её в своих покоях. Она спустила с колен ребенка и последовала за евнухом. Войдя в комнату, где уже сидел Старец, Жанна стала на колени, как того требовал обычай, и поцеловала его в колено. Он коснулся её головы рукой и проговорил:

— Встань, дитя моё! Посиди со мной немножко. Я должен потолковать с тобой кое о чем, что касается тебя.

Она тотчас же села рядом с ним. Он взял её за руку и так начал свою речь:

— Жанна! По-видимому, я что-то вроде пророка. Твой прежний повелитель, Мелек-Ричард, находится во власти врагов своих. Он теперь в заточении, в плену у эрцгерцога по обвинению во многих преступлениях. Первое — убиение брата твоего, графа Эда де Сен-Поля; впрочем, это — ещё сравнительно пустое дело, которое, вдобавок, совершилось в честном бою. Затем обвиняют его (и, как тебе известно, ложно) в смерти маркиза Монферрата. У нас свой взгляд на это. А главное-то дело тут, как я подозреваю, в выкупе. Но вопрос: захотят ли враги его допустить, чтоб этот выкуп состоялся? Ведь Мелек-Ричард им ненавистен не тем, что он наделал, а тем, что помешал им сделать ему. Ну, что же скажешь ты, дитя моё, на это? Я вижу, это тебя огорчает.

Действительно, Жанна была огорчена, но не в том смысле, как можно было бы предположить. Вместе с большим самообладанием, в ней было также много и житейского разума. Не было ни слез, ни сердцебиения, ни безотчетного страха, ни перемен в лице. Глаза её искали встречи с глазами Старца и твердо остановились на его лице. Губы её были как всегда румяны и только плотно сжаты.

— Что же тебе угодно будет предпринять, государь мой? — спросила она.

Старец из Муссы погладил свою красивую бороду.

— Дело об убийстве Монферрата я могу решить в нескольких строках, — раздумывая, молвил он. — Мало того, я могу добраться до Мелека и обеспечить ему все удобства. Но что мне будет всего труднее сделать (заметь, неудачи я всё-таки не допускаю!) так это — заставить его врагов там, у него на родине, отпустить его за выкуп.

— Я могу это устроить, — возразила Жанна, — если ты возьмешься сделать остальное.

Старик потрепал её по щеке и промолвил:

— Не в обычаях наших стран отпускать жен своих на чужбину. Сверх того, ты не нашего племени. И как я могу положиться на Мелека, который, я знаю, тебя любит? Как могу положиться на тебя, зная, что ты любишь Мелека?

— О, государь! — сказала Жанна, глядя прямо ему в глаза. — Я явилась сюда потому, что любила господина моего Ричарда; и теперь, обеспечив ему безопасность, я вернусь сюда. И… — прибавила она, опустив глаза, — вернусь именно по этой причине, а не по какой другой.

— Я вполне тебя понимаю, дитя моё! — сказал старик и взял её за подбородок.

Это вызвало краску у неё на лице, и она тотчас же опять подняла головку с робкими словами:

— Милый мой господин! Ты так ласков со мной… Если б у меня не было той, другой, причины, я из-за этого бы одного вернулась к тебе.

Синан поцеловал её.

— Так оно и будет, моя дорогая! — сказал он уверенно. — Времени ещё много впереди. Понятно, ты поедешь соответственно моему сану и твоему здоровью, которое именно теперь требует осторожности.

— Не бойся за моё здоровье, о, господин мой! Я чувствую в себе много силы.