Ричард Львиное Сердце

— Вы были воспитаны в Алосте, мастер Гюг? — с подозрением отнесся к нему Гюнтер.

Ричард снова рассмеялся и сказал:

— Ну, об этом уж спросите у матери моей, господин Гюнтер.

«Гром и молния! — подумал австриец. — Вот развязный купец».

Он принялся делать кое-какие затруднения, мелочные чиновничьи докуки, а король Ричард всё посмеивался, стараясь в то же время исполнять всё требуемое. Но Гюнтеру всё было мало. Он сказал, что его сюзерен, эрцгерцог, крутенек относительно прихода иностранцев. У Ричарда сорвалось с языка, что он не особенно уважает эрцгерцога. Однако в конце концов он всё-таки получил пропуск. И всё было бы хорошо, если б только, уезжая из Газары, он не переплатил по счету.

«Переплатил» — не настоящее выражение: он просто затопил хозяина в золоте. Спеша пуститься в путь, он разозлился на трактирщика, который приставал к нему со счетом.

— Какой там счет, хозяин! — воскликнул он, уже занесши одну ногу в стремена. — Какого чёрта стану я считать наполовину на коне! На, считай сам, человечек, и будь доволен тем, что тебе дают!

Он бросил наземь горсть золотых безантов, круто повернул лошадь и рысцой поехал со двора.

— Не человек, а исполин! — вырвалось у хозяина. — Король это или чёрт, только не купец.

С того и пошла молва про незнакомца. Гюнтер запыхтел. Ещё бы! Является вдруг человек ростом шесть футов и два дюйма, купец дьявольски развязный. Он не встает при появлении владельца города и замка и не подделывается под него, а сам смеется, когда ему смешно. Он выше эрцгерцога и считает его милость тупым псом, а трактирщика осыпает золотым дождем, как Данаю [120]. Да кто же он такой? Сам Юпитер, что ли? Кто мог считать эрцгерцога «тупым псом» как не император или разве могущественный король? Эге, король: вот оно что! Ведь есть короли, шатающиеся по чужим землям. А что, если Ричард английский сбился с дороги? Гюнтер щелкнул пальцами. Конечно, это Ричард английский! Нет на свете другого такого рослого короля. Но, в таком случае…

— Гром и молния! Стало быть, я дал улизнуть злейшему врагу моего господина? — рассудил он и заревел, призывая своих ландскнехтов [121], требуя себе сапожищи, шлем и большой меч.

Гюнтер тотчас же пустился в дорогу и по лесным тропинкам нагнал мнимого купца через сутки. Он окончательно настиг его в маленькой деревянной гостинице деревушки Бломау в Каринтийских Альпах, в лесу, который выходил на дорогу к Грацу.

Король Ричард сидел себе там на кухне, попивая кисленькое пивцо, которое было ему не по вкусу. Ландскнехты окружили избу, а Гюнтер с двумя из них вошел, бряцая оружием.

Радуясь развлечению, Ричард вскинул на них глаза:

— Ага! Вот он опять, господин Гюнтер! Все же приятнее, чем пиво.

— Король Ричард английский! — воскликнул австрияк, бледный от природы, от жары и волнения. — Вы мой пленник.

— На то и похоже, — отозвался король. — Садитесь, Гюнтер. Предлагаю вам отведать пиво и довольно плохонького сыра.

Но ни под каким видом не хотел Гюнтер с первого же слова сесть перед помазанником Божиим.

— О, государь! Мне приличнее стоять перед вами, — глухо проговорил он, страшно волнуясь.

— Это вовсе не неприлично, если я вам говорю, чтобы вы сели, — возразил король Ричард.

Итак, Гюнтер уселся и отер пот с головы, а Ричард допил свое пиво. Затем они оба легли спать на полу. Ранним утром пленник разбудил своего тюремщика.

— Ну, Гюнтер! Нам лучше бы скорей в путь-дорогу! — заметил он.

— Государь, я готов! — ответил Гюнтер, очевидно неготовый, вставая и дотягиваясь.

— Ну, веди меня! — приказал Ричард.

— Нет, я следую за вами, государь!

— Говорю тебе, белый ты пес, веди меня! — проговорил король и на одно мгновенье показал зубы.

Астрияк повиновался.

Один из немногих слуг Ричарда, некий нормандец по имени Мартен Во в виде собственной безопасности избрал простейший способ: отстал от других. Гюнтер был чересчур взволнован, чтоб замечать такие пустяки. В то время, как он со своим отрядом огибал лес с одного конца. Мартен огибал его с другого. Он был довольно глуп, но всё же не настолько, чтобы дать засадить себя в тюрьму, если мог этого избежать. Волею Божией моряк, он чувствовал стремление к своей стихии и волей Божией попал в неё несколько дней спустя. Но о нем будет ещё речь впереди.

Эрцгерцог Луитпольд был у себя в своем добром городе Граце, когда ему доставили известие о поимке короля, а затем — и самого пленника.

— Du lieber Gott (Боже милостивый)! — крикнул он. — Ach, mein Günther!

Он наградил своего вассала поцелуем. Его глазки засверкали кровью, как Марс, когда он сверкает. Но всё-таки эрцгерцог был рыцарем: он взял протянутую руку короля и, помявшись немного, поцеловал её.

— Что, государь? — вырвались торжествующие звуки из его широкого горла. — Теперь мы с вами, кажется, на более равной ноге?

— Согласен с вами, Луитпольд, — сказал король.

Затем, пока эрцгерцог муслил себе губы, Ричард прибавил:

— Но, надеюсь, вы не вздумаете простереть свое преимущество до того, чтобы держать речь ко мне.

Австрияк с трудом проглотил эту пилюлю.

— Государь! — сказал эрцгерцог. — Слишком много речей потребовалось бы для того, чтобы смыть все обиды, которые нанесены мне вашими руками: никакие речи на всех собраниях в мире не могли бы извинить убийство моего второго кузена, графа Сен-Поля, и первого кузена, маркиза Монферрата.

— Это правда, — возразил Ричард. — Но ни одна из этих речей не вернула бы их к жизни.

— О, государь, государь! Душой моей клянусь, я вас считаю виновным в смерти маркиза Монферрата.

— Я так и думал! — отозвался король. — И ваше обвинение ничего не прибавляет к моим мнениям, скорее наоборот.

— Значит, вы это допускаете, король Ричард? — спросил эрцгерцог.

Удивление придавало ему особенно глупый вид: его раскрывшийся рот, его ощетинившиеся волосы напоминали орла, запутавшегося в кустах.

— Я далек от того, чтоб это отрицать, — сказал Ричард. — Никогда не опровергаю я никаких обвинений, но и сам никогда никого не обвиняю, пока не приготовлюсь доказать это. Но теперь — другое дело.

— Я должен держать вас в строгой охране, государь, — проговорил эрцгерцог. — Я должен сообщить обо всём моему повелителю, римскому императору.

— Вы в своем праве, Луитпольд, — промолвил король Ричард.

День закончился тем, что короля английского заточили в высокую башню, футов шестьдесят над городской стеной.

Теперь посмотрим, что поделывал наш Мартен Во, который всё вынюхивал море. Вскоре он сделал лучше: он смотрел на него с вершины высокой горы. Оно сверкало вдали в тумане, и ничего ему больше не оставалось делать, как спуститься вниз по речному руслу, которое благополучно привело его в Триест. Оттуда ему удалось переправиться в Венецию, где кабачки были слишком хороши и слишком многочисленны для него. Он болтал про свои злоключения, про свои лопнувшие сапоги, про австрийское пиво, про своего увлекающегося господина, про свой собственный замечательный ум и способность ко всякой верной службе.

А Венеция прежде, как и теперь, была colluvies gentium — стоком народов. Долговязые одинокие арабы шагали по узким улицам или неподвижно дремали у стен набережной. Город был полон бродячих крестоносцев, страшно помятых молодцов, христиан-отступников, мусульман-отступников, покладистых евреев, богомольцев, собирателей святынь во святых местах. Как чума, как зараза, распространилась история Мартена и, к несчастию, далеко не к выгоде Ричарда, невозмутимо пребывавшего в своей башне. Когда иссякли для него все источники благостыни в Венеции, Мартен Во отплыл в Анкону. Там тоже ему оказывали всяческое внимание: он повстречал своего земляка, нормандского рыцаря Жиля де Гердена.

Едва заслышал Жиль, что Ричард заточен в темницу, а Жанны нет подле него, он страшно вспыхнул. Не надо удивляться, что он ничего не знал про дела в Акре: он не был в Акре с французскими войсками, а ходил богомольцем в Иерусалим и оттуда, вместе с Люзиньяном, попал на остров Кипр. Вот он теперь ухватил Мартена за глотку и тряс его, пока глаза у несчастного не выкатились, словно агатовые шары.