Северный крест. Миллер

   — Это называется — человек с женским характером.

   — Что-то ты совсем низко стал ценить нашего брата...

Аня с Митей были уже на «ты». Митя поспешно взял Анину руку в свою, прижал тонкие, пахнущие медовым духом пальцы к губам.

   — Прости меня.

Аня махнула рукой — жест был красноречивым и одновременно неопределённым, в нём были сокрыты нежность и забота, тепло и стремление подчинить себе этого человека, Митя всё понял, улыбнулся.

   — Чего бы я хотел сейчас очень — очутиться в России.

   — Я тоже, — сказала Аня.

   — Может, из России не надо было уезжать?

   — Может.

С одной стороны, из России, может быть, уезжать не стоило, но с другой стороны, чего хорошего в России? Все офицеры, оставшиеся в Крыму, например, были расстреляны Троцким, какой-то партийной бабой-еврейкой, невесть откуда взявшейся в тех краях, венгром Белой Куном... То же самое произошло и в других местах.

   — Революция — дело совсем не русское. Я где-то слышал, что теперь Россию и ещё, по-моему, Мексику считают экспортёрами революций, но, скорее, революция всё-таки штука французская.

Аня улыбнулась, приподняла плечо, мигом превращаясь в девчонку. Митя успел заметить, что у его знакомой имеется несколько жестов, которые преображали её неузнаваемо.

   — Не знаю.

Митя налил ей вина, потянулся через стол своим бокалом к её бокалу.

   — Аня, я тебя люблю, — тихо, неразличимо, стесняясь самого себя, произнёс он.

Слова эти трудно было расслышать, но Аня их расслышала, улыбнулась им загадочно, тонко, словно Мона Лиза, лицо у неё посветлело.

   — Ах, прапорщик, прапорщик, — произнесла она так же тихо.

Митя внимательно наблюдал за всеми изменениями, происходящими в лице Ани, у него встревоженно сжалось сердце — а вдруг Аня поймёт его слова не так? В голове шумело, затылок сжимала сладкая, ставшая привычной боль.

   — Ах, прапорщик, прапорщик, — повторила Аня прежним тихим голосом.

   — Выходи за меня замуж, — произнёс Митя прерывающимся голосом, он не ожидал от себя, что осмелится произнести эти слова, они родились и соскочили с языка помимо его воли, однако когда он их сказал, ему сразу сделалось легче. Митя оглянулся, словно в углу этого студенческого ресторана рассчитывал увидеть кого-то из своих друзей, готовых прийти ему на помощь, но друзей в тесном, с закопчёнными деревянными стенами зале не было — две пары пожилых, с унылыми сморщенными лицами французов были не в счёт, и Митя невольно сжался, ожидая Аниного ответа.

Аня коснулась тонкими невесомыми пальцами его руки, проговорила едва слышно:

   — Митя, а война-то ведь ещё не кончилась.

   — С чего ты взяла, Аня? Кончилась война, всё осталось позади... Войны больше не будет. Да и при чём здесь война? — В Митином голосе зазвенели встревоженные нотки.

   — Война делает людей несчастными, — помрачнев, проговорила девушка, — ведь человек, если в самом деле любит, то он словно лебедь: погибает один — второй умирает добровольно.

   — Аня, я готов умереть ради тебя добровольно. — Митя прижал руку к груди. — Хоть сейчас.

Губы у Ани Бойченко печально дрогнули — видимо, она знала нечто такое, чего не знал Глотов.

   — Денег я немного накопил — заработал в «Возрождении», на первых порах нам хватит, — заговорил Митя горячо, — далее господин де Витт обещает мне подкинуть денежную работёнку, так что, Аня, продержимся...

   — Де Витт? — проговорила Аня удивлённо.

Де Витт был громкой фигурой в эмигрантских кругах. Блестящий офицер, знаток истории, остроумный собеседник. Он сумел обольстить саму принцессу Бонапарт, вызвав тем самым зависть и у молодых, и у старых. Став мужем принцессы, де Витт нисколько не заважничал и этим выгодно отличался от другого «принца» — Зубкова, который до недавнего времени подвизался в ресторациях в качестве штатного танцора, потом женился на немецкой принцессе, занятие своё бросил и стал неприступным. Принцесса была в два раза старше его — шестидесятилетняя сестра кайзера Вильгельма, некрасивая, чопорная, настырная...

   — Де Витт, — подтвердил Митя.

   — И чего же он тебе пообещал?

   — Он собрался написать книгу о своей фамилии, о генеалогическом древе, о предках, о том, как они воевали, как служили царю, о родовом поместье и так далее. Но в делах литературных он смыслит не больше, чем, скажем, в науке о землетрясениях, поэтому я обещал ему помочь.

   — Хорошее дело, — одобрила Аня, — всё лучше, чем ловить тараканов в офицерских меблирашках или ковыряться в моторе такси.

Митя вновь перехватил Анину руку, поднёс пальцы к губам, поцеловал.

   — Пальцы твои пахнут хорошим русским вином, — сказал он, — из голицынских подвалов. — Вино «Слёзы Христа», которое любил царь, имеет вкус мёда.

   — Так мы и пьём вино.

   — Французское вино, но не русское.

   — У всякого вина — основа одна: винная ягода, поэтому, Митя, что французское вино, что русское...

   — Ох, и упрямая же ты, Ань! У тебя мужской характер.

Аня улыбнулась, улыбка её была смущённой, какой-то заторможенной.

   — Такой меня сделала война, — сказала она, — если не иметь мужского характера — можно легко погибнуть... Женщины, не имеющие мужского характера, обречены.

Вместо ответа Митя отрицательно покачал головой, опять поднёс к губам её пальцы.

   — Что, ты не согласен? — удивилась Аня.

   — Не согласен. Женщина должна оставаться женщиной даже на войне, иначе на вымирание будет обречён весь мир.

   — Ты тоже упрямый.

   — А как же! Я всё-таки мужчина.

   — Вот и нашла коса на камень... — Аня рассмеялась.

   — Но когда надо, я бываю покладистым, — с жаром воскликнул Митя, прижал руки к груди. — Я — хороший!

   — Это ещё надо проверить, — продолжала смеяться Аня.

   — Разве моего слова — слова дворянина — недостаточно?

   — Недостаточно.

Митя выпил залпом бокал вина, пальцами подбил усы — это был залихватский жест, свидетельствовавший о мужской независимости, — и налил себе ещё вина.

   — Вино — не вода, — сказал он, — жажду не утоляет, — сделал несколько глотков из бокала и поставил его на стол. — Анечка! — Взгляд его стал умоляющим. — Выходи за меня замуж. Пожалуйста! — Митя молитвенно сложил ладони вместе, посмотрел вверх, в потолок. — Пожалуйста, дай положительный ответ!

У Ани дрогнули и приподнялись уголки рта, она отогнула рукав изящного, сшитого из тонкой кожи пиджака, глянула на небольшую серебряную луковку, притороченную к ремешку, — наручные часы.

Митя невольно приподнялся на стуле — ему хотелось побольше побыть с Аней, но, видимо, из этого ничего не получится.

   — Ты спешишь?

   — К сожалению, мне поручили провести одну встречу.

   — Отменить её нельзя?

Аня покачала головой.

   — Если бы можно было отменить, я бы отменила.

   — А где ответ на мой вопрос, Аня?

Аня коснулась рукой Митиной щеки.

   — Чуть позже... Ладно?

Через сорок минут Аня Бойченко уже сидела в другом ресторане — небольшом, уютном, тихом. Таких «местечковых» ресторанов в ту пору в Париже развелось полным-полно — именно «местечковых», потому что жители окрестных кварталов считали их своими и охотно ходили в них, а по воскресеньям — целыми семьями...

Чужих людей в таких ресторанах почти не бывало, здесь они — редкость, исключение из правил. Гость — прибывший из Москвы посланец, только что повстречавшийся с Плевицкой и Скоблиным, — скользнул рассеянным взглядом по пространству ресторана, задержался на одном из столиков, за которым сидел обрюзгший нетрезвый мужчина, губы у гостя дрогнули — алкоголики, оказывается, водятся не только в России, — похвалил Аню:

   — Вы выбрали хорошее место для встречи.

   — Я старалась, — сухо, совершенно бесстрастно произнесла Аня. — Хотя у меня, простите, нет денег, чтобы угостить вас.