Северный крест. Миллер

Факт этот вызвал обеспокоенность в Москве на Лубянке. В ЧК хорошо понимали, что за первым террористическим актом наверняка последуют второй, а потом и третий и что именно в такой деятельности и заключается «новая форма бытия русской армии», о которой так много говорил в своём докладе Миллер.

В Москву тем временем поступили сведения о том, что генерал Кутепов настаивает на усилении террористической деятельности в СССР: взрыв в партийном клубе — это, дескать, жалкие цветочки, а должны быть ягодки. Ягод давай! Причём такие, чтобы большевики потели от страха даже во сне.

Однако большевики спокойно, совершенно не потея, приступили к разработке знаменитой операции «Трест», которая впоследствии, как известно, нанесла планам и Кутепова, и Миллера непоправимый урон.

Тем временем совершенно неожиданно в возрасте сорока девяти лет скончался председатель Русского общевоинского союза барон Врангель. Как известно, «свято место пусто не бывает» — его кресло занял Александр Павлович Кутепов, любитель побряцать шашкой и пострелять из маузера.

В годы Первой мировой войны Кутепов был командиром батальона, его наградили Георгиевским оружием и орденом Святого Георгия четвёртой степени, с декабря семнадцатого года он служил в Добровольческой армии.

В марте восемнадцатого года Кутепов получил звание генерал-майора, через год стал генерал-лейтенантом, а в эвакуации, в Галлиполи, был произведён в полные генералы — стал генералом от инфантерии.

Назначение Кутепова на должность обеспокоило Москву ещё больше. Ведь именно этот человек был сторонником терроризма и призывал бороться с большевиками не словами, как это делала значительная часть эмиграции, а оружием.

Но противник у Кутепова был более могущественный, чем он сам, в результате двадцать шестого января 1930 года генерал Кутепов был похищен агентами НКВД в Париже. Доподлинно известно, что вскоре его не стало.

Есть три версии его смерти. По одной версии, он умер от разрыва сердца во время похищения; по второй — скончался на борту судна, идущего в Советский Союз, — умер уже практически в наших водах, когда до Новороссийска оставалось всего сто миль; по третьей — убит во время задержания, когда стал оказывать сопротивление — его ударил ножом в спину французский коммунист Онель, помогавший чекистам. Похоронен же Кутепов был, по этой версии, в пригороде Парижа, во дворе дома одного из агентов советской разведки (об этом, кстати, писал в своей книге один из руководителей наших разведорганов Павел Судоплатов [34], а уж он-то, как никто, знал это совершенно достоверно).

В общем, как бы там ни было, Кутепова не стало.

Кресло председателя Русского общевоинского союза занял Миллер.

Противостояние московских чекистов, имевших хорошую агентуру в среде белогвардейцев, и боевиков РОВСа усилилось. Кровь полилась, как во время военных действий.

В частности, погибла Мария Захарченко-Шульц, по прозвищу «Племянница» — она действительно была племянницей генерала Кутепова (урождённая Лысова) и одновременно очень удачливой, отчаянной террористкой. В одиннадцатом окончила Смольный институт, в пятнадцатом добровольно ушла на фронт, была награждена двумя Георгиевскими крестами, с 1920 года находилась в эмиграции. Несколько раз благополучно пересекала границу и совершала в стране Советов террористические акты.

Десятого июня 1927 года она вместе с двумя боевиками Эдуардом Опперпутом-Стауницем и Юрием Петерсом попыталась поджечь в Москве общежитие чекистов, попытка не удалась — вполне возможно, потому, что Опперпут уже несколько лет был агентом чекистов (первый раз он был арестован, кстати, довольно давно, в двадцать первом году, в двадцать втором стал секретным сотрудником ОГПУ). Пришлось бежать...

Через десять дней Племянницу обнаружили в Смоленской области — она готовилась перейти границу. Понимая, что выхода нет, она обложена очень плотно, женщина поднесла пистолет к виску...

По одним данным Опперпут погиб вместе с ней (есть версия, что Племянница, заподозрив в спутнике предателя, сама застрелила его), по другим — остался жив и продолжал работать на НКВД, в частности, принимал участие в разгроме троцкистско-зиновьевской оппозиции, проявив себя незаурядным провокатором. Опперпут сыграл роль врангелевского офицера, наделённого высокими полномочиями, который помогал оппозиционерам организовывать подпольные типографии, — позже все, с кем он вошёл в контакт, были арестованы чекистами.

Троцкистам же, в свою очередь, в сентябре двадцать седьмого года были предъявлены обвинения в контакте с врангелевцами.

Миллер был противником таких боевых действий, он вообще довольно брезгливо относился к террору и всем иным подобным методам борьбы предпочитал борьбу политическую. Что, кстати, впоследствии сыграло в его судьбе не самую лучшую роль.

Митя увлёкся работой в газете — она нравилась ему больше, чем работа в штабе у Миллера. Газета — это новые люди, новые знакомства, участие в событиях, о которых потом будет говорить парижская элита... И хотя «Возрождение» была газетой маленькой, эмигрантской, не имела в Париже ни веса, ни популярности, Митя Глотов сумел обзавестись «куп-филем» — специальным журналистским пропуском, этаким «вездеходом», который открывал ему во французской столице едва ли не все двери. Это была очень удобная штука — «куп-филь».

Шестого мая 1932 года ему позвонил знакомый из полицейской префектуры и сообщил новость пренеприятнейшую: только что на открытии книжной выставки выстрелом в упор убит президент Франции Поль Думер [35].

Стрелял в Думера иностранец. У Глотова нехорошо сжало сердце: неужели русский? Он спросил у знакомого:

   — Это был русский?

   — Не знаю, — ответит тот, — Думер погиб, а кто произвёл роковой выстрел, уже не имеет никакого значения.

   — Где сейчас находится убийца?

Знакомый назвал адрес полицейского участка. Глотов помчался туда. Помог «куп-филь». Если бы не эта бумага, Митя вряд ли бы сумел пробиться через заслоны полицейских.

Стрелял действительно русский — Павел Горгулов, кубанский станичник, выучившийся на врача, правда, медицинский диплом его во Франции не был признан, и поэтому Горгулов практиковал подпольно — лечил у офицеров застарелые венерические болезни.

Круглое лицо задержанного убийцы представляло из себя сплошной кровоподтёк, глаза заплыли — в двух узких щёлочках поблескивало что-то влажное, вызывающее жалость и недоумение, — Горгулова здорово избили, кулаков и дубинок охрана президента не пожалела.

Рядом с ним уже находились два следователя, раскручивали преступление по горячим следам. Один следователь был толстый, другой тонкий, как у Чехова: следователи пытались безуспешно узнать, зачем Горгулову понадобилось убивать президента? Следователь — тот, который был тонок и гибок, как речная хвощинка, склонившаяся над водой, — неплохо говорил по-русски. Судя по его речи, по беглым фразам и правильному произношению слов, он некоторое время провёл в России. Тонкий дознаватель был терпелив, настырен, а вот его толстый напарник этими качествами не отличался, он потел, сопел, глаза его яростно вращались, и вообще он производил впечатление клоуна, преисполненного патриотических чувств и вместе с ними — ненависти к Горгулову.

Горгулов ещё не успел отойти от прилива дурной, очень горячей крови, подмявшей его, на плохом французском языке выкрикивал, словно силой выбивал из себя отрывистые фразы.

   — У меня не было личной вражды к Полю Думеру! — кричал он сипло, истерично, изо рта вместе со словами выбрызгивали капельки крови. — Мне он никогда не переходил дорогу. А вот те, кто способствует сближению Франции и Советской России, — очень даже перешли, здорово перешли! Зачем они это делают? Россию не спасти, если заигрывать с большевиками! Думер это тоже делал, за что и поплатился. Я стрелял во имя России, которую надо спасти... Вам это понятно? Я стрелял, чтобы спасти Россию!