Кровь и песок (СИ)

— Что поделаешь! Тянет! На бой быков я хожу редко, но совсем расстаться с этим делом не могу, вот и заглядываю сюда по-соседски. Теперь-то я только кабатчик.

Гальярдо смотрел на него и вспоминал другого Пескадеро — героя, перед которым он преклонялся в дни своего детства, любимца женщин, статного щеголя, гулявшего по Кампане в бархатной шляпе, красной куртке и разноцветном поясе, опираясь на трость с золотым набалдашником. И таким вот, огрубевшим, всеми позабытым, будет и он, если уйдет с арены!..

Они разговорились о своем ремесле. Пескадеро, как все старики, ожесточенные неудачами, был пессимистом. Хорошие тореро кончились. Нет больше отважных людей. «По-настоящему» убивает быков только Гальярдо и, может быть, еще один-два матадора. Даже быки стали слабее. И, высказав эти печальные соображения, Пескадеро пригласил друга к себе. Раз уж они встретились и у матадора свободный вечер, он должен посмотреть его заведение.

Гальярдо согласился. Свернув в одну из примыкавших к цирку улиц, они вошли в таверну, похожую на все другие таверны, с фасадом, выкрашенным в красный цвет, с красными занавесками на окнах и с витриной, за которой красовались разложенные по пыльным блюдам пирожки, жареная птица и маринады. В зале, как полагается,— обитая цинком стойка, бочки, бутылки, круглые столы и-деревянные табуреты. На стенах — цветные литографии, изображающие знаменитых тореро или особо захватывающие моменты боя быков.

— Выпьем по стаканчику монтильи,— предложил Пескадеро, кивнув стоящему за стойкой пареньку, широко улыбнувшемуся при виде Гальярдо.

Гальярдо бросил взгляд на лицо юноши и на пустой рукав его куртки, приколотый к правому боку. 

 — Сдается, я тебя знаю,— проговорил матадор.

— Еще бы ты не знал его,— откликнулся Пескадеро.— Ведь это Пипи.

При этом имени Гальярдо сразу все вспомнил. Да, да, храбрый мальчуган, который так ловко всаживал бандерильи; о нем тоже говорили тогда как о «тореро с будущим». Однажды на арене мадридского цирка бык ударил его рогом в правую руку; пришлось ее ампутировать, и как тореро он погиб.

— Я его взял к себе, Хуан,— продолжал Пескадеро.— Семьи у меня нет, жена умерла, а теперь вот у меня есть сын... Нелегко... Но если ко всем невзгодам отнять у человека еще и сердце, зачем ему вообще жить?.. Не думай, что мы с Пипи так уж благоденствуем! Живем как можем, но все, что у меня есть, принадлежит ему. Тянем помаленьку благодаря старым друзьям, которые заходят иногда закусить или перекинуться в картишки, а главным образом благодаря школе.

Гальярдо улыбнулся. Он уже слышал о школе тавромахии, которую открыл Пескадеро по соседству со своей таверной.

— Что поделаешь, брат! — сказал старый тореро, как бы извиняясь.— Надо как-то держаться, а школа дает больше, чем все посетители таверны. Туда ходят очень достойные люди: молодые сеньоры, которым хочется блеснуть в любительских боях; иностранцы, увлекающиеся боем быков, которым на старости лет пришла блажь сделаться тореадором. Сейчас как раз один такой занимается. Каждый вечер приходит. Хочешь посмотреть?

Перейдя через дорогу, они подошли к загону, обнесенному высокой изгородью. На калитке, сколоченной из неструганых досок, красовалась сделанная дегтем надпись: «Школа тавромахии».

Они вошли. Первое, что привлекло внимание Гальярдо, был бык — установленное на колесах деревянное чучело с хвостом из пакли, с мякинной головой, пробковым затылком и парой огромных настоящих рогов, внушавших ученикам священный ужас.

Парнишка с начесанными на уши волосами, в расстегнутой рубахе и в берете управлял движениями зверя, подталкивая его всякий раз, когда перед ним появлялся «ученик» с плащом в руках.

Посреди двора в одной рубахе, зажав в кулаках бандерильи, стоял тучный и приземистый пожилой господин с багровым цветом лица и жидкими седыми усами. Подле забора, сидя на одном стуле и опираясь руками о другой, расположилась дама, почти того же возраста и столь же дородная, как ее супруг. Ее румяная физиономия, перепачканная отрубями, расплывалась от восторга  всякий раз, как ее спутник наносил удачный удар. При каждом взрыве смеха на голове ее колыхались украшавшие шляпу розы и плясали фальшивые локоны вызывающе золотистого цвета.

Женщина аплодировала, широко расставляя ноги, и юбка, подымаясь выше колен, приоткрывала ее пышные, но несколько увядшие прелести.

Пескадеро, стоя в дверях, объяснил Гальярдо, откуда взялись эти люди. Они как будто французы, а может, и из другой какой страны; он не уверен в их национальности, да это ему и не важно; эти супруги бродят по свету и, кажется, побывали уже везде.

Муж, если верить его рассказам, переменил тысячу профессий: был шахтером в Африке, обрабатывал землю на далеких островах, охотился при помощи лассо на мустангов в степях Америки.

Теперь он хочет стать тореро, чтобы зарабатывать деньги, как испанцы; каждый вечер приходит в школу, стремясь к своей цели, как упрямый ребенок, и щедро платит за уроки.

— Представляешь себе, тореро с такой рожей!.. И в добрых пятьдесят лет!

Увидев вошедших, ученик опустил руки с бандерильями, а дама поправила юбку и цветастую шляпку.

— О, cher maitre!

— Добрый вечер, мосью. Привет, мадам,— сказал учитель, поднося руку к шляпе.— Посмотрим, мосью, как идет урок. Вы помните, что я вам говорил. Стоя на месте, вы дразните быка, подпускаете его поближе, а когда он будет рядом, нагибаетесь и всаживаете бандерильи ему в затылок. Вам ни о чем не надо думать: бык все сделает сам. Внимание... Начали!

Маэстро отошел, и ученик остался лицом к лицу со страшным зверем, вернее — с бездельником, который, готовясь к толчку, уперся в задние ноги быка.

— Э-э-эй!.. Давай, Морито!

Раздался грозный рев; Пескадеро дразнил быка, криками и топотом пробуждая боевой дух в его пустой утробе и мякинной голове. И Морито ринулся вперед, как зверь, гремя колесами, тряся головой и таща на хвосте мальчишку, который подталкивал его, чтобы облегчить ему путь. Ни один породистый бык не мог сравниться по уму с Морито, с этой бессмертной скотиной, испытавшей тысячи раз удары бандерилий и шпаги, оставлявшие только легкие следы, с которыми плотник справлялся без труда. Морито был умен, как человек. Грозно надвинувшись на ученика, он быстро свернул в сторону, чтобы не задеть его рогами, и удалился с бандерильями в пробковом затылке.

Ах, дорогой маэстро! (франц.)

Эта удача была встречена овацией, а бандерильеро спокойно остался на месте, поправляя помочи и манжеты. Его супруга в пылу восторга откинулась назад, хохоча и хлопая в ладоши, и снова юбка под воздействием ее пышных форм поползла вверх, открывая всем взорам тайные прелести.

— Мастерски сделано, мосью! — закричал Пескадеро.— Первоклассный удар!

Иностранец, польщенный одобрением учителя, скромно ответил, ударив себя в грудь:

— Я имею самое главное. Мужество, много мужества! — Потом, решив отпраздновать свой успех, он направился к пажу Морито, который заранее облизывался, готовясь выполнить поручение.— Подать бутылку вина! — Три пустые бутылки уже валялись па земле возле дамы, которая, все больше багровея и все выше поднимая юбку, громким хохотом приветствовала подвиги супруга.

Услышав, что с маэстро пришел сам знаменитый Гальярдо, и узнав его лицо, так восхищавшее ее в газетах и на спичечных коробках, иностранка даже побледнела и умильно зажмурилась.

«О, cher maitre!..» Она улыбалась, она прижималась к нему, стремясь упасть ему в объятия всей тяжестью своих пышных телес.

Зазвенели бокалы во славу нового тореро. В торжестве принял участие даже Морито,— за него выпил плут мальчишка.

— Меньше чем через два месяца, мосью,— с андалузской торжественностью произнес учитель тавромахии,— вы будете всаживать бандерильи на арене мадридского цирка, как сам господь бог, и вам будет принадлежать вся слава, все деньги и все женщины... с разрешения сеньоры.

А сеньора, не сводя с Гальярдо нежного взора, млела от удовольствия, и громкий хохот сотрясал ее жирное тело.