Дьявол против кардинала<br />(Роман)

В доме царила гнетущая атмосфера тягостного ожидания. Десятилетняя Шарлотта не ласкалась к матери, словно понимая, что той не до нее. Она сидела в кресле, сжавшись в комочек, или, уступая уговорам гувернантки, выходила в парк и скользила там бледной тенью между огромными косматыми ветлами, бродила вдоль пруда или спускалась к Эндру, чтобы подсмотреть из-за укрытия за большими серыми цаплями, расхаживавшими по воде.

Но вот по аллее, ведущей к замку, проскакал верховой. Спрыгнул с коня, вошел без доклада. Герцогиня выхватила у него сверток, торопливо развернула. У нее в руках оказался часослов в красном переплете. Гонец едва успел ее подхватить: Мари лишилась чувств…

Часослов был знаком, о котором они условились с Мари де Отфор: если переплет зеленый — все в порядке, если красный — герцогине грозит опасность. И вот ее худшие предчувствия оправдались, к тому же в книгу было вложено неясное, но тревожное письмо от Анны Австрийской. Нельзя терять ни минуты! Герцогиня велела заложить карету и помчалась в Тур.

Архиепископ Бертран д’Эшо был болен и лежал в постели, однако, узнав о приходе Мари, велел ее впустить. Она выложила ему все с ходу, заявив, что намерена бежать в Испанию. Старик приказал принести себе письменный прибор и стал выводить дрожащей рукой письмо к своему племяннику в Страну басков. Мари сидела за столом, тоже писала, но тут же нервно рвала бумагу на клочки и швыряла на пол. Когда письмо было готово, она скорбно простилась с архиепископом и вернулась домой — взять немного денег на дорогу.

Ужин в большом зале Кузьера прошел в траурном молчании. Слуги плакали, не скрывая слез. Герцогиню тоже душили слезы, кусок не лез ей в горло. Она отодвинула тарелку и ушла к себе переодеваться.

Около девяти вечера Шарлотта, о которой все забыли, с удивлением увидела, как по лестнице спустился незнакомый мужчина в плотной куртке и черных сапогах. Его голова была обмотана повязкой из черной тафты. Завидев девочку, человек на секунду замер, а затем вдруг бросился к ней, обнял, стал целовать.

— Доченька моя, — плача, говорила герцогиня, — я уезжаю далеко, я не могу взять тебя с собой…

— Вы скоро вернетесь, матушка?

— Да, да, скоро, очень скоро…

Обняв дочь в последний раз, Мари почти выбежала из зала. Шарлотта пошла по лестнице наверх, сначала медленно, потом все быстрей и быстрей, задыхаясь, прибежала в свою комнатку, бросилась ничком на кровать и зарыдала в голос.

У ворот парка ждали двое слуг с лошадьми. Герцогине подвели белую кобылу с черными отметинами. Несколько слуг пришли ее проводить.

— Вам лучше не знать, куда я еду, — сказала им Мари. — Анна, вы будете жить в моем особняке в Туре, все должно быть, как всегда, но никого не пускайте, говорите, что я больна.

— Что ж вы, мадам, хоть бы узелок малый с собой взяли, белье переменить, — сокрушалась горничная.

— Ничего, этого достаточно, — Мари похлопала себя по бедру, на котором висел кошелек. — Ну, вперед!

Она пришпорила кобылу. Слуги поскакали за ней.

Проехав тридцать лье, они остановились, чтобы дать передохнуть лошадям. И тут герцогиня издала горестный вопль: письмо, то самое письмо архиепископа Турского осталось в кармане ее платья!

Принц де Марсильяк еще спал, и дворецкий не решился его будить. Только когда сонный голос потребовал «умываться», принцу доложили, что его хочет видеть какой-то человек по срочному делу. Марсильяк не спеша оделся и вышел во двор. Там стоял покрытый дорожной пылью гонец и держал под уздцы измученную лошадь. Принц сразу узнал кобылу герцогини де Шеврез. Слуга молча протянул письмо. Марсильяк пробежал его глазами несколько раз.

— Герцогиня здесь?

Слуга помотал головой.

— Где ж она? Я сейчас еду к ней!

— Не нужно, сударь! — остановил его гонец. По его лицу Марсильяк понял, что настаивать бесполезно.

— Ну хорошо, — сдался он. — Эй, там! Заложите карету! Ну да, новую, какую ж еще!

Через двадцать минут карета выехала со двора. В опустевшей конюшне осталась белая кобыла с черной отметиной.

Жесткая соломинка воткнулась в щеку. Утренний холодок заполз под короткое одеяло, студя спину. Заквохтала курица, снесшая яйцо. Но Мари проснулась не от этого, а от ощущения, что на нее кто-то смотрит.

Она с трудом разлепила ресницы: рядом сидела толстая служанка, пялилась на нее во все глаза и улыбалась, растянув рот до ушей. Мари приподнялась на локте. Все тело ломило.

— Чего тебе?

— Вот, я вам завтрак принесла, — служанка подвинула поближе лукошко, в котором лежали четыре свежих, еще теплых яйца.

Мари выпила их одно за другим, запрокинув голову. Она и вправду была голодна.

Служанка не уходила.

— Какой хорошенький мальчик! — ухмыльнулась она. — Никогда раньше таких не видала!

Она вдруг прыгнула на Мари сверху и обвила ее шею руками. «Парик!» — мелькнула страшная мысль, и Мари с криком отпихнула бесстыдницу в сторону.

— Я ранен, — пояснила она толстухе, которая глупо хлопала глазами. — Еду в Баньер, на воды, лечиться. Извини, подруга, помилуемся в другой раз.

Она поскорей спустилась с сеновала и, прихрамывая, вышла во двор. Сердце стучало от пережитого страха, и в то же время хотелось хохотать во все горло.

Два охотника притащили палку, на которой висел волк со связанными лапами и стянутой ремнем пастью. Злые и умные глаза горели желтым огнем. Волк понимал, что ему конец, но не метался и не скулил. Людовик показал его Анне и велел унести. Сегодня он был горд: им удалось поймать целых пять волков и одного лиса.

— А знаете, сударыня, — сказал он, провожая жену к карете, — ваша дорогая подруга де Шеврез бежала в Испанию.

Анна очень правдоподобно изобразила удивление.

— Я отказываюсь ее понимать, ваше величество. Такое могла сделать только сумасшедшая.

Король сел в карету вместе с мадемуазель де Отфор и своей племянницей Маргаритой, дочерью Гастона. Он был в хорошем настроении и даже не одергивал своих спутниц, когда те отпускали колкости в адрес кардинала.

Ришелье не был на охоте: он допрашивал Марсильяка. Тот признал, что помог герцогине бежать, но отказался сообщить что-либо о том, куда она направилась и с какой целью.

— Ну что ж, придется ехать в Бастилию, — завершил разговор кардинал.

Марсильяк пожал плечами.

Он пробыл в Бастилии неделю и вышел оттуда с горделивым сознанием того, что поступил как настоящий рыцарь и безвинно пострадал от произвола ненавистного тирана.

В Каюзаке герцогиня купила себе кобылу за восемь пистолей, а карету отправила обратно Марсильяку вместе с письмом с уверениями в вечной благодарности за оказанную услугу. Ей предстояло перейти через Пиренеи, а для этого нужен надежный проводник. Марсильяк рекомендовал ей своего поверенного Мальбати, и Мари отправилась по указанному адресу.

Она была уверена, что никто не узнает бывшую «царицу бала» в неряшливо одетом путнике, пропахшем потом и с грязными потеками от рыжей пыли на лице. Поэтому она вздрогнула, услышав сзади:

— Добрый вечер, мадам.

— Не бойтесь, я вас не выдам, — успокоил ее слуга-баск. — Я служил еще господину де Люиню.

Мальбати перевалило за шестьдесят. Он был, что называется, ладно скроен и крепко сшит. Глаза с хитрым прищуром выдавали умного, проницательного человека, а глубокие морщинки, разбегавшиеся лучиками к вискам, — веселый нрав. Мари представилась ему герцогом Энгьенским, старшим сыном принца Конде. Они поужинали за одним столом и провели чудесный вечер, разговаривая о литературе и по очереди читая наизусть целые отрывки из «Сида». Мальбати сам вызвался проводить «герцога» в Баньер. Оба слуги, сопровождавшие Мари из Кузьера, остались в Каюзаке, а она отправилась в путь с Мальбати и Поте — тем самым баском, знававшим ее госпожой де Люинь.

Офицер с двумя солдатами, посланный Людовиком в погоню за беглянкой, потерял ее след еще в Бордо. Но Мари все равно предпочитала прямоезжим дорогам кружные, петляя, словно заяц. Одновременно она играла в словесные прятки с Мальбати. Старик задавал ей вопросы-ловушки, а она ускользала из них, давая ловкие уклончивые ответы. Ей нравилась эта игра, и нравился этот добрый человек, взявший ее под свое крыло. Она ведь заметила, как он украдкой сунул золотой трактирщику, чтобы тот сварил ей на ужин курицу и раздобыл хорошего вина. Спать они легли в одной комнате: Мальбати постелил себе на полу у порога, положив рядом, на всякий случай, два заряженных пистолета. По словам трактирщика, в округе «пошаливали»: не ровен час, нагрянут мятежные крестьяне-кроканы, или мародерствующие дезертиры, да и испанцы недалеко.