Шапка Мономаха

Осень входила в силу, степняки откочевывали к морю и уже не наскакивали на путников, обходящих днепровские пороги с лодьями на плечах. Но греки все же поволновались. Да и всякий, кто впервые видел скалистые стены, сжимавшие реку, и острые зубья, торчавшие из бурной воды, сам каменел от ужаса.

Выше порогов плыли хотя и спокойно, но с каждым встречным судном осторожничали. Киевские послы, выполняя наказ Святополка, готовы были хоть в бочку спрятать митрополита, только б не подпустить к нему переяславских бояр и самого князя Мономаха. На руку им было то, что владыка и сам покуда отвращался от знакомства с внуком греческого царя Константина.

Возле устья Трубежа наконец дождались неприятной встречи. На середину Днепра вышли четыре лодьи и поплыли бок о бок с митрополичьим обозом, мерно взрыхляя веслами воду. Святополковы мужи сперва сделали вид, будто ничего не заметили. На оклики с переяславских судов не отвечали, и предложение остановиться у Заруба камнем бултыхнулось в воду. Сам князь Владимир, вставший на носу передней лодьи, принялся поименно вызывать киевских бояр, каких знал.

– Пошто оглохли, мужи бояре стольноградские? Или вам брат мой велел залить уши воском? Отвечайте, когда русский князь требует!

– Не гневись, княже, – крикнул боярин Иван Козарьич, – а рассуди сам, должно ли тебе, младшему князю, обскакивать старшего. Великий князь киевский Святополк Изяславич желает первым беседовать с владыкой, так тебе уж придется своего череда ждать.

– Дайте хоть приветствие молвить преосвященному, – выслушав ожидаемый ответ, попросил Владимир Всеволодич. – Что ж мы как псы в своре идем, а не как добрые христиане?

– Да мы ведь тебе и не мешаем, княже, – проорал княж муж Славята Нежатич. – Только у владыки кислая отрыжка случается, когда он слышит твое имя. Почему такое, мы не ведаем.

– Ну так пусть покажется – сам спрошу у него!

Киевские бояре, посоветовавшись меж собой и с греческими духовными из свиты, послали разбудить отдыхавшего митрополита. Прождав не менее половины часа, Мономах наконец узрел нового владыку Руси в простой монашьей рясе и скуфейке на седых волосах. Уставясь на переяславского князя, митрополит Николай выслушал короткую приветственную речь безо всякого узорного плетения словес. А пока он собирался с ответом, Владимир поспешил прибавить еще одну краткую речь. Про то, что отец его князь Всеволод немало потрудился для единодержавия на Руси и что сам он также желает потрудиться вместе с владыкой, соединяя Русь в одно целое – в один кулак против Дикого поля, которое и Царьграду досаждает.

– О твоих трудах я наслышан, недостойный обладатель славного имени Мономаха, – довел толмач до князя холодные слова митрополита. – О том, каков твой кулак и против кого направляешь его. На Руси хочешь рубить распри под корень, а в империи сеешь их!

– О чем говоришь, владыко? – помрачнел князь.

– О самозванном царевиче Леоне! Ты думал, в империи не дознаются, кто помог ему бежать из-под стражи в Корсуне? Думал переложить вину на степных язычников? Так вот, не будет тебе моего благословения, пока не принесешь покаяния в содеянном.

– Владыко, – смутился Мономах, – своими словами ты сам сеешь распрю на Руси. Кроме меня никому не по силам тянуть русский воз, не скидывая с него груженое нашими отцами и дедами добро. Прочие поделят это добро и растащат по своим возкам, чтобы легче везти. А не сами растащат, так другие отнимут, как царь Алексей. И защитить не сумеют либо не захотят.

Киевские мужи пораскрывали рты, чтобы дать достойный ответ против поношения их князя. Митрополит опередил бояр:

– На киевский престол хочешь воссесть, Мономах?! Я первый буду молить Бога, чтобы не дал тебе этого! Желаешь уподобиться единодержавным правителям Руси, князьям Владимиру и Ярославу, названному у вас Мудрым? Как они, видишь силу Руси в том, чтобы воевать с империей, показавшей вам Христа? Если так, то во мне найдешь первого своего врага.

– Так, владыко, – подтвердили киевские бояре, довольные рвением митрополита.

Преосвященный ушел под навес от закрапавшего дождя. Владимир Всеволодич, задумавшись, стоял с опущенной головой.

– Разворачивать лодьи, князь? – негромко окликнул его Дмитр Иворович.

– Я ведь не о себе пекусь, Дмитро, – пронзительно посмотрел на него Мономах. – О Руси болят и душа, и голова.

– Вестимо, князь, – твердо глядя, ответил боярин. – Думаю, греки нам в отместку за царевича прислали этого упертого митрополита.

– Не думай. – Владимир положил руку ему на плечо. – У меня достаточно недругов, чтобы не враждовать еще и с митрополитом. Надеялся я, что с ним нас будет двое, а теперь я вновь один. Погляди, Дмитро, – усмехнулся он, сняв шапку и подняв волосы со лба, – не написано ль у меня там чего?

– Письмена не проступают, князь, – ответил на шутку боярин. – А что должно-то?

– Имя мое, – посерьезнел Мономах. – Единоборец.

Четыре лодьи, отстав и развернувшись, поплыли обратно.

Тем же вечером у пристаней Переяславля встал на якорь неприметный новгородский насад. С него сошел кметь и, угрюмо сторонясь горожан, отправился к княжьему терему.

– Прислал меня к тебе, князь, твой сын Мстислав с грамотой.

– А что так мрачен, гонец?

– Прости, князь. В грамоте все писано.

Сорвав печать, Владимир развернул свиток и пробежал глазами по писанному. Затем, встав, прочел медленнее. И еще раз, подолгу всматриваясь в слова, пока те не становились лишенными всякого смысла.

– Чепуха какая-то, – пробормотал князь. – Как это может быть? Ничего не понимаю. Судила, прочти ты.

Он передал грамоту боярину. Тот читал не так скоро, и когда добрел до конца письма, Мономах потерял терпение:

– Ну?

– Изяслав погиб, – остолбеневши, молвил Судила Гордятич. – Олег взял Муром, Ростов и Суздаль. Посажал посадников и берет дань в твоей земле, князь.

– Изяслав… – сдавленно повторил Мономах и как подкошенный сел на скамью. – Сын… Как цвет, едва распустившийся, сломан… Как агнец заколот… Господи!.. Твоя воля.

Он перекрестился на образ и перевел тяжкий взгляд на боярина.

– Как могло быть такое, что я доныне ничего не знал, а весть получил из Новгорода? – загремел голос князя. – Не от курских людей и не от ростовской дружины, которым следовало первыми мчаться ко мне?! Половина осени миновала, как моего сына положили в землю!..

Судила опустил виноватый взгляд в грамоту.

– Вот же, князь, писано: Олег в Муроме похватал ростовцев и белозерцев, и суздальцев. Пришел в Суздаль, и там похватал. И в Ростове… А курские, если спаслись, сами побоялись к тебе посылать.

– Из Ростова в Новгород прибежали кмети, – добавил гонец, – рассказали, что градские сами открыли Олегу ворота.

– С чего? – возмутился боярин.

– Из-за волховника, который пришел с Олегом.

– Эти из-за волховника могут, – согласился Судила Гордятич. – Ростовцы волхвам и родных матерей отдадут на потребу. Князь…

Он растерянно умолк. Мономах закрыл ладонью лицо, сгорбил всегда прямую спину и не отвечал. Долго-долго. А когда поднял голову, лик его было темен, как набухшая грозой туча. Князь встал и подошел к иконе Спаса, тихо мерцающей отсветами от лампады.

– Господи, Ты знаешь, что я не хочу воевать с Олегом. Не хотел я видеть его крови и у Стародуба, но лишь хотел научить его. И не дай мне, Боже, видеть кровь брата, или свою от руки брата. Пронеси мимо эту чашу, Господи. Ты забираешь от меня одного за другим моих ближних и обнажаешь мое сердце. Я не знаю, что увижу в самой средине его, когда Ты сорвешь последний покров… Сам, без свидетелей, обличу себя перед Тобой и хочу быть готовым к этому. Смилуйся надо мной, грешным. Не доведи до кровопролития между мной и братом.

Закончив молитву, он повернулся к боярину.

– Судила, пошли бирича к Ратибору. Завтра же собираю дружину. Не пожалею воинов, чтобы воздать должное Олегу.

Наутро все церкви Переяславля огласились печальным псалмопеньем по юному князю, сложившему голову в безрассудном храбрстве.