Ольга, княгиня зимних волков

Ведома не возражала против того, чтобы уйти подальше. Туда, где и не слыхали про князя Сверкера и где никто не разлучит ее с мужем. Если этой зимой Равдан найдет участок и пометит его, будущим летом, когда лист в полной силе, его нужно будет вырубить и оставить сохнуть. И лишь следующей весной после этого можно будет жечь и сеять. Зато первый урожай нового пала обеспечит их хлебом на два-три года, и это время можно будет посвятить налаживанию прочего хозяйства.

Но вдвоем, конечно, тяжело. Лучше всего прибиться к небольшому поселению, которое пока не ощущает недостатка земли. Таких селений, составленных из соседей, а не кровных родичей, было уже много на землях, куда постепенно наступали славяне, вытесняя исконных жителей – голядь, разнообразную чудь, саваров.

Одно огорчало Ведому: невозможность повидаться с матерью. Узнав, что больная княгиня и есть ее мать, Равдан решительно запретил ей и думать о том, чтобы сходить в Свинческ.

– Князь затем тебя ищет, чтобы замуж отдать! И попади только ты ему в руки – про меня можешь сразу забыть.

Ведома молча вздыхала. Она сама выбрала Равдана и не могла теперь от него уйти с риском не вернуться.

«А вот если убегом уйдешь, тогда, значит, за свою жизнь сама и ответчица, – вспоминались ей слова матери. – Тогда тебе и нужды нет: как там твоя родня, жива ли? Но и ей о тебе – тоже». Будто Гостислава уже весной знала, что ее дочь уйдет замуж убегом, а потом будет мучиться от невозможности повидаться. И советовала оставить все как есть…

Иной раз Равдан на три-четыре дня уходил к родичам, работал на обмолоте, возвращался с мешком зерна и новостями. Так они узнали, что после первого снега Краяну должны привезти невесту.

– Дед Доманя говорит, добрую девку высватали: рослую, здоровую, что копна! – рассказывал он. – Все довольные ходят, будто к ним само солнце красное явится.

– И скоро ты будешь у батюшки уже не младший сын! – усмехнулась Ведома.

– Да. Но уж у матушки я навек младшим останусь…

По лицу его Ведома видела, что он думает о том же, о чем и она. Почему Уксиня не могла умереть, не дождавшись его? Почему лишь прикосновение его руки наконец отпустило душу прочь от измученного «голодной грызью» тела? Никто из родичей, похоже, этого обстоятельства не заметил. А говорили – русалка виновата…

В трудах незаметно миновал листопад. Грязь на тропинках теперь замерзала не только ночью, но и днем, Ведома ходила в овчинном кожухе покойной свекрови. Он был ей широк, но коротковат, однако она не грустила по куньей шубке, крытой шелком, что осталась в Свинческе, и была рада тому, что есть. Полуоблетевший лес светился насквозь, желто-бурый от листвы и обнажившихся ветвей, с примесью бодрой влажной зелени елей. Порой она, поставив наземь тяжелую корзину, поднимала голову к серому небу и любовалась журавлиным или гусиным клином. Равдан уже не раз ходил на охоту с побрательниками и принес трех гусей.

Когда пошел первый снег, Равдан отправился к Озеричам. Настал срок Краяновой свадьбы, и младший сын должен был повидать родных по этому поводу. Задержался он дольше обычного, но Ведома не беспокоилась: осенние свадьбы – дело не быстрое, это же не Купалии. А вернулся муж с вытянутым лицом и ужасными новостями…

Былиничи исполнили уговор: после первого снега привезли невесту. Будущая новая большуха очень понравилась всем бабам, да и правда была хороша: уже зрелая девушка, лет шестнадцати, крупная, пышного сложения, коса в руку толщиной, румянец во всю щеку. Ее мать родила четырнадцать детей и потеряла только двоих, ввиду чего девушки из ее потомства считались особо удачливыми как будущие матери.

Доставили невесту – по имени рода ее уже с ласковой насмешкой прозвали у Озеричей Былинкой – трое братьев ее отца: Брага, Корчага и Коряга. Над их прозвищами потешались с молодых лет, они давно привыкли и сами сыпали прибаутками. Обрадовавшись забаве, мужики Озеричей пили с ними три дня, пока бабы готовили красный стол. Разослали отроков во все концы: звать родню и соседей на свадьбу. Урожай был хорош, убрали без потерь, поэтому гулянки ожидались долгие и веселые.

В тот самый день, когда назначен был обряд, к Озеричам приехали княжьи люди: пятеро хирдманов, возглавляемых Сальгардом Заразой. Смоляне звали его Сальга. Он родился в Свинческе, сам был смолянин по матери, поэтому отлично говорил по-словенски. Еще молодой, он был хорошим воином, преданным князю Сверкеру, потому пользовался доверием вождя и почетом среди товарищей. Только заносчивый нрав дал ему не самое приятное прозвище.

Озеричи, как раз успевшие похмелиться со вчерашнего и облить головы холодной водой, вышли ему навстречу с чарой.

– Прими, мил-человек, за счастье старейшины нашего! – пригласил Дебрян, не вполне твердо стоя на ногах. – Нынче обведем жену молодую вокруг печи, появится у нас с братьями новая матушка…

– Рад за вас, – холодновато-любезно ответил Сальга. Рыжеволосый, с окладистой бородкой того же цвета, с продолговатым лицом, с твердым взглядом серых глаз, он выглядел сурово и высокомерно. – Но прежде, чем вы обведете невесту вокруг печи, я должен ее увидеть.

– Это еще почему? – удивился дед Доман. – Какая тебе печаль до нашей невесты?

Озеричи перестали ухмыляться, нахмурились и загудели. Требование варяга было неучтиво, даже грубо. До обряда введения в род невесту не показывают никому – даже жениху! Паволоку с лица молодой снимают только за красным столом, а иной раз лишь наутро, когда она предстает перед людьми в женском уборе. Со стороны совершенно постороннего человека, молодого мужчины, желание увидеть чужую невесту было так же нагло, как попытка заглянуть под подолы всем бабам веси.

– Разве вы не слышали, что у князя пропала дочь? – Сальга так и не сошел с коня и теперь возвышался над толпой Озеричей и их гостей.

– Так это когда было! – воскликнул Шумил. – На Купалиях еще, а теперь уж снег пошел!

– Но ее до сих пор не нашли. Князь приказал искать ее по всем весям и гнездам. Он не может позволить, чтобы кто-то взял новую жену, пока сам не убедится, что это не его дочь.

– Но у нас-то ей откуда взяться? – изумился Краян. – Мы княжьей дочери и в глаза не видали никогда! Наша невеста – из Былиничей. Эй, Гнездилка! Дуй за Корягой с братьями!

– Когда я увижу эту девушку, я буду точно знать, что это не она, – отрезал Сальга. – Князь приказал мне верить только свидетельству собственных глаз и никому более!

– Это ты чего-то хочешь… не по обычаю! – Честомил покачал головой.

– Не делают так! – загомонили вокруг.

– Будь нашим гостем, садись за стол, а как выведут молодую показывать – смотри, как все смотрят.

– А раньше нельзя!

– Чурам обида!

– Не водится так!

– А знаете вы, что у князя умерла младшая дочь! – Сальга тряхнул кулаком с зажатой плетью, зазвенели железные колечки в ее рукояти. – Умерла на днях, ее увела с собой его покойная мать! Та, что хотела уморить княгиню, но погубила ее последнюю дочь! Ей было всего восемь лет, а теперь она лежит мертвая, готовая для могилы, и женщины рыдают над ней! У князя больше нет детей! Его последнего ребенка завтра погребут в могилу бабки! И он должен любой ценой найти свою старшую дочь! Я увижу эту вашу девку, даже если мне придется выломать дверь!

– Экий прыткий! – в негодовании закричал Шумил. – Дверь он выломает! Нам-то что до ваших мертвецов! Князь своих детей загубил, теперь за наших приняться думает!

Князь Сверкер не пользовался ни любовью подвластных ему смолян, ни даже почтением. Когда-то он принудил их повиноваться силой, и лишь малая часть его власти держалась на родстве с Велеборовичами через жену. Но никогда исконные князья не посмели бы так грубо попрать древнейший обычай. На благополучие женщины, будущей матери Озеричей, посягал чужой человек, варяг. Словно змей, подгрызающий сам корень племени смолян.

– А ну иди! – Шумил тут же выхватил жердь из-под поленницы и встал, загораживая дверь избы. – Пойди, попробуй, варяжская твоя морда! Баб наших он захотел!