Ольга, княгиня зимних волков

Что же еще сделать, как выманить ее из той тролльей норы, куда она забилась? Могла бы уже услышать, что Ингвар ладожский женат, а Зорян убит, и ей больше не грозит скорое замужество!

С лодей выводили рабов. Все это была молодежь: девушки на одной лодье, парни на другой, крепкие мужчины на третьей. Все шли молча, уже смирившись со своей участью, да и куда они денутся? Их родина далеко. Даже связан никто не был, кроме одного мужика.

Из молчаливой толпы раздался плач, и Сверкер невольно повернул голову. Мимо него вели пять-шесть молодых женщин с маленькими детьми. Какая-то несла на руках ребенка лет семи, с усилием удерживая тело, слишком тяжелое для ее слабых рук, но не желая почему-то поставить его наземь. Сверкер заметил безвольно свесившуюся головку, тонкую светлую косичку, давно не чесанную, бледное бесстрастное лицо с опущенными лиловыми веками и сообразил: ребенок мертв.

Он отвернулся и снова посмотрел на Берси. И тут его будто мешком ударило. Сглотнув, он подозвал Хаука и кивнул на уходящую женщину:

– Быстро! Пусть у нее заберут этого ребенка. Скажи, что таких у нас хоронят отдельно. Он мне нужен.

– Он же мертвый! – изумился Хаук.

– Делай, что говорю, пока его не увидел весь причал! И накройте чем-нибудь, чтобы никто не знал! Спрячь где-нибудь. И без шума!

В первые дни после изгнания русалки Озеричи ходили хмурые. Женщины дергали лен, мужчины вечерами приходили с поля мрачные, молча садились за стол и так же угрюмо отправлялись спать. Русалка даже не показалась в веси – ушла обратно в лес, откуда явилась, и растворилась в нем. Можно было бы подумать, что она всем примерещилась – если бы не отсутствие Уксини и ее младшего сына. Поскольку в последний месяц жизни Краяновой большухи русалка от нее почти не отходила, болезнь и смерть Уксини для всех связывались с нею. Было впечатление, что та пришла за жертвой и унесла двоих.

А Мышатка через день совсем поправилась, и Шумилова баба ходила довольная, всем рассказывала: вот, прогнали русалку, хвори и ушли вместе с ней.

Впрочем, Равдан еще несколько раз возвращался, впервые – прямо на следующий день после бегства русалки. Он объявил, что, раз уж род не желает принять его жену, он уйдет и будет жить сам по себе. И требует своей доли добра.

Родичи крутили носами, но Краян не нашел поводов возразить. Он и Уксиня сами послали сына на Купалии за невестой и никак не обговаривали его выбор. Невозможно нарушить волю богов, пославших парню суженую, только из-за того, что она не нравится родне. Но не мог Краян и пренебречь нежеланием остальных жить вместе с «русалкой». А значит, нужно было выделить Равдану его долю имущества. В первый раз, что ли? Такие случаи тянутся уже тысячи лет – с тех самых пор, как жен стали брать со стороны.

– Где жить-то будешь? – спрашивали Равдана братья и сам Краян. – Тебе же избу надо ладить? Зимой бревна вырубим, свезем. А эту-то зиму где будешь перебиваться?

– Найду где, – уклончиво отвечал Равдан. – А за помощь – спасибо, братья. Зимой пригодится.

Узнав, что за «русалка» ему досталась, он решил жить первые годы как можно дальше от людей. Чтобы кто не увидел его молодуху и не признал в ней пропавшую княжну. Уж потом, как дети пойдут… А пока можно было подновить старую избу в Кувшиновичах, чтобы пережить первую зиму. Там никто их зимой не отыщет, а к весне видно будет. Хорошо, Краян выделил ему нужные орудия, домашнюю утварь, кое-что из полотен и шкур. Насчет скотины расщедрился на козу и пяток кур, но Равдан и тому был рад. Да велел приходить на обмолот, обещая выделить часть зерна. Остальное Равдан надеялся добыть у реки и леса – навык есть, слава Велесу.

Позволить русалке участвовать в обработке льна Беседица отказалась. Тогда Краян вытащил всю укладку покойной Уксини к волокуше, куда Равдан складывал свое добро:

– Забирай! Бери жене своей материны сряды, она на себя перешьет. Из одной поневы себе три сделает… А весной, как ягнята будут, я вам парочку подарю.

И вот Равдан исчез, обещая, что русалка, так напугавшая родню, больше не вернется. Но Озеричи не повеселели. Над гнездом повисло тягостное чувство утраты. И через несколько дней Честомил и Шумил придумали, как поправить дело.

– Жениться тебе надо снова, батюшка! – объявили сыновья Краяну, явившись в избу, где хозяйство пока вела Беседица. – Не век же по матушке горевать. Ты наш голова, тебе без жены нельзя. А пора сейчас самая подходящая. Род наш в доброй славе, куда посватаемся, там и возьмем невесту, да самую лучшую!

– Пока дурные разговоры не пошли, а то не дадут нигде, – намекнул Горян, четвертый из братьев.

Краяну не хотелось торопиться с новой женитьбой – слишком долго он прожил с Уксиней, слишком сжился с ней и слишком недавно потерял. Ему и сейчас еще мерещилось, будто жена где-то рядом – днем и ночью. Но сыновья были правы. Главе рода не к лицу быть одиноким, нужна новая хозяйка. Нужно опять приманить в семью счастье, которое отпугнули смерть большухи, появление русалки и уход младшего сына.

– Ну, сорок дней выждем, – вздохнул Краян. – Мать проводим, тогда и невесту…

– Невесту надо сейчас высватывать, а то к Марениным дням лучших уже разберут!

Теперь по вечерам находился предмет для оживленной беседы: перебирали роды, у которых можно брать невест. Первыми на ум приходили те, откуда взяли жен для четверых старших Краяновичей, но те возражали: ни Беседица, ни Шумилова не желали увидеть большухой над собой какую-то из собственных младших сестер! До позднего вечера то в одной избе, то в другой стоял шум и бурный говор.

Наконец порешили: свататься к Былиничам. Это был такой же старый род, уважаемый и многочисленный. Сватами выбрали самого старшего среди Озеричей – деда Домана, приходившегося Краяну дядей, и двух его сыновей – Перегостя и Русилу. Запасшись кое-какими подарками, они на заре тронулись в путь.

«Эх, сынок, сынок! – глядя вслед уходящим к Днепру родичам, мысленно Краян обращался в Равдану. – Не гнали бы мы с матерью лошадей, потерпели бы с твоей женитьбой до осени. И какая шишига нас укусила? Глядишь, сейчас не мне, а тебе бы невесту у Былиничей искали, и не было бы всей этой кутерьмы…»

Полетел с деревьев желтый лист. В весях топили овины и начинали обмолачивать жито. Бабы мяли и трепали лен, а Ведома только и делала, что таскала с болота охапки пышного долгоногого мха, сушила у огня и конопатила старую избу. Равдан залатал худую крышу, переложил печку, и хотя при топке всю избу затягивало дымом, уже можно было не бояться холодов. Целыми днями он тюкал топором, зато в избе постепенно появились стол и лавки. Сколько-то горшков и мисок он привез из дома, а весной Ведома собиралась наделать новых: она лишь в детстве ради забавы училась лепить посуду, а теперь понимала, что пригодится.

Почти целые дни она проводила в лесу, запасая все, что можно есть: орехи, грибы, ягоды, корневища «медвежьей лапки», которые им придется всю зиму добавлять в свои небогатые запасы муки.

Несмотря на одиночество и неустроенность, им было весело. Молодая пара оказалась предоставлена самой себе, могла не бояться недобрых глаз и осуждающих речей. Зима предстояла непростая, но они верили, что справятся. Главное было дотянуть до весны. За зиму Равдан рассчитывал настрелять куниц, белок и прочего пушного зверья, наготовить шкурок и весной выменять их в Свинческе на все, чего им будет не хватать.

Конечно, всегда так жить нельзя. Сейчас им помогут запасы нынешнего года, которые они заработали наравне с прочими Озеричами, но на будущий год нужно будет уже рассчитывать только на себя. Искать кусок земли, который можно выжечь и засеять, а для этого придется уходить куда-то в неведомую даль: поблизости от торгового пути свободными оставались только много раз паханные лядины, на которых уже ничего не росло, кроме сорного кустарника.

– Может, по зиме мы с побрательниками сходим, поищем нам с тобой земли, – обещал Равдан. – Ее, говорят, много боги сотворили, на всех хватит.