Степь ковыльная

Наконец в соседней зале военного суда раздался глухой перезвон кандалов. Таня побледнела, у нее задрожали губы. Вскочив, она прислонилась к стене, ища опоры, боясь упасть. Сербинов неторопливо подошел к двери, крикнул:

— Конвоиры, ждите в передней, пока я вас не позову! А Денисов пусть пройдет ко мне.

Кандальный звон приблизился. Медленно, слегка пошатываясь, вошел Павел. Голова его была высоко поднята, как всегда. Глубоко запавшие глаза на землисто-сером лице смотрели недвижно. Он исхудал, резко обозначились скулы. Седая прядь свешивалась на лоб. Губы бескровные, синевато-серые. Казалось, жизнь в нем еле теплится, как на ветру едва-едва горит, трепеща, свеча воску ярого.

Боль сжала сердце Тани, с дрогнувших уст сорвалось:

— Солнышко ты мое, любый ты мой! Сколь тяжко мучили тебя!..

Она кинулась к нему, охватила его шею трепетными руками. Павел покачнулся и, наверное, упал бы, если бы его не поддержал и не усадил в кресло Тихон Карпович.

В глазах Тани еще стояли крупные слезы, но она счастливо смеялась, покрывала поцелуями лицо Павла, не отрывая от него взгляда.

Тихон Карпович отошел к окну и стал пристально рассматривать сидевшую на заборе галку. Но ему показалось, что это не одна галка, а две… нет, вернее — четыре…

— Фу ты пропасть! — стер он с глаз набежавшие слезы, пошарил в принесенной корзиночке, достал фляжку с красным вином, стопки, ломти тушеного мяса и ситного хлеба.

— Ну, выпьем за твое здоровье, Павел, — сказал он зятю ласково.

Дело Денисова, Костина и Пименова слушалось на закрытом заседании суда. Суд приговорил: «Хотя, как видно из следственного материала, обвиняемые повинны в бунтовщических деяниях, за что и заслуживают смертной казни по всей строгости закона, но поскольку они не принадлежали к числу преступных главарей сих злонамеренных деяний и, сверх сего, ранее в Кубанскую кампанию против ногаев и далее в военных действиях против турок не токмо служили добропорядочно, но и изрядно отличились, получив ордена святого Георгия Победоносца и чины офицерские, суд определяет всем им дать снисхождение, заменив смертную казнь ссылкой в город Енисейск сроком на пять лет, без употреблении на каторжные работы, после чего пожизненно водворить их на поселение в крае Приамурском, в местности по усмотрению его высокопревосходительства сибирского генерал-губернатора, с запрещением им навсегда выезда в другие населенные пункты как Сибири, так и всей Российской империи.

Октября 20 дня одна тысяча семьсот девяносто четвертого года».

Приговор этот был утвержден войсковым атаманом Иловайским и вступил в законную силу. Ссыльные были отправлены в Сибирь по этапу.

В начале весны следующего года поехали к ним Тихон Карпович с семьей и Настя. Примерно в то же время были угнаны в ссылку, сначала в Енисейск, а потом на Амур, Дерябин, Спешнев, Маноцков, Водопьянов. Участь Яремы осталась неизвестной.

Что же сказать о дальнейших их судьбах? Порой счастье переступало порог и гостило подолгу, а порой и горе больно ранило их сердца. Долгие годы сопутствовала им, как тень, тоска по величаво-спокойному Дону, по родным степям безбрежным, по займищам зеленым, приветливым, по духовитым травам, куреням белым с садочками вишневыми и тополями… Но со временем уходила в туманную даль, смягчалась, утихала эта надсадная тоска.

Да и некогда было печалиться долго: расчищали лес, строили дома, вели по-новому, по-сибирски, хозяйство, охотились в лесах, ловили рыбу в Амуре. Многих «неблагонадежных» казаков переселили с Дона. Постепенно складывались и крепли войска казачьи — Сибирское, Амурское, Уссурийское…

И все реже вспоминали ссыльные казаки о Доне Ивановиче тихом, все больше говорили об Амуре-батюшке бурном. И стала уже забываться горестная песня, которую пели раньше казачки, поехавшие в Сибирь вслед за своими мужьями, — пели ее, тяжко вздыхая и вытирая набегавшие слезы:

Уже не страшила их, не казалась неприветливой тайга сибирская непроходимая, на сотни верст синеватой тучей протянувшаяся… К тайге привыкли и полюбили, как и весь этот сурово-величавый необъятный край.

И только старикам по-прежнему снилась родная степь — степь ковыльная.