Степь ковыльная

Прячась за высоким вязом, выглянул Пименов на дорогу. По ней беспечно ехали атаманцы. Пименов вскочил на коня и взмахнул рукой. Отряд бросился на врага. Молниями засверкали клинки, затрещали выстрелы.

Сотня атаманцев была застигнута врасплох. Срывающимся голосом отдавал приказания молодой хорунжий, но его никто не слушал. Несколько всадников кинулись было к Глазуновской, но им преградили путь пименовцы.

На Ярему налетел багроволицый сотник и бешено замахнулся клинком. Будто играючи, Ярема отбил натиск.

— А, и сам атаман тут! — балагурил он. — Здорово, Савелий Пафнутьич! Ты меня выслать хотел к моему барину, а я тебя куда далее вышлю. Вот получай! — и одним ударом раскроил голову станичному атаману.

Волчком вертелся в седле Сергунька, стараясь не упустить ни одного беглеца. Выстрелом из пистоли он ранил атаманца, зарубил другого. Не отставал от Сергуньки и Павел.

Через несколько минут ожесточенная схватка окончилась. Атаманская сотня была разгромлена.

XXXIV. «Лесные братья»

Лето в разгаре. Дни нестерпимо жаркие. Лишь изредка шуршит еле слышно ветерок в степных травах — кажется, что это сама земля, истомленная зноем, устало вздыхает. Но вот повеяло речной прохладой. Медленно, лениво катит мутноватые волны большая река Медведица, старшая дочь старого Дона.

По обоим берегам реки на много верст в окружности раскинулся густой, дремучий лес, полный шелеста, шепота.

Время от времени где-то в отдалении слышен треск хвороста — это грузно шествует медведь. Мечутся белки, испуганные непривычным шумом. Изредка звонко перекликаются птицы. Но все эти звуки не нарушают, а еще больше подчеркивают вековую непробудную лесную тишь.

Ведя коней на поводу, отряд Пименова углубился в лес. Впереди шагал проводник — пожилой уже, но шустрый мужик в лаптях и длинной, до колен, сероватой посконной рубахе. Почти бесшумно отряд пробирался по едва видным тропкам. Путь преграждали деревья-исполины, поверженные бурей.

«Идем, словно в могилу, — думали казаки с понизовья Дона. — Та же тишь, та же сырость… И солнца не видно. Похоронят нас здесь, в этом лесу, и никто из родных не придет на безвестную могилу».

Неожиданно откуда-то сверху раздался пронзительный свист, словно сам былинный Соловей-разбойник подал голос. Все вздрогнули, остановились. Задрав головы, увидели сидящего на дубу босоногого мальчонку с ножом на веревочном пояске. Строгим, начальственным тоном спросив он проводника:

— Кого ведешь, Мокей? Тех, кого ждет Прохорыч?

— Точно так, ваше высокое-на-дубу-караульное благородие, тех самых! — ухмыльнулся проводник.

— Ну-ну, шагайте дальше, — милостиво разрешил мальчонка.

— Ох, и горазд ты свистеть, ни дна тебе, ни покрышки! — удивился Сергунька, проводя своего коня под дубом.

Мальчик важно кивнул в ответ и стал считать по пальцам идущих внизу казаков. Но пальцев вскоре не хватило, он сбился со счета и недовольно тряхнул шапкой русых волос.

Еще прошли с версту, и густой строй деревьев точно сам собой расступился, пропустил усталых путников к полянке, залитой солнечным светом. Из печей землянок клубами вились дымки. На поляне расположились сотни две повстанцев. Одни латали одежду, чинили обувь, острили о камни ножи и косы и заботливо пробовали на ноготь их острие. Другие собрались в кружок, в середине которого стоял разбитной огненно-рыжий парень, напевавший под треньканье балалайки какую-то шутейную байку. Несколько человек сгрудились вокруг высоченного, мрачного вида мужика с рваными ноздрями — должно быть, беглеца с каторги. Были тут и татары в тюбетейках, и украинцы в вышитых затейливым узором рубашках и широких штанах, но больше всего тут было воронежских крестьян.

Завидев казаков, все бросились к ним навстречу:

— Здорово, братцы донцы-молодцы! Здорово, славная подмога! Смотрите, у каждого ружье, сабля, пистолет! Вот если б и у нас так-то было!

Пименов, разочарованно пожав плечами, сказал тихо Павлу:

— Ну и войско! Окромя кос, ножей, рогатин да нескольких ружьишек лядащих, у них ничего нету. Тут и бабы и старики…

В тесную землянку атамана зашли Пименов, Дерябин, Павел и Сергунька. Из-за грубо выделанного стола поднялся им навстречу старик с пегой бородой, поклонился низко, промолвил степенно:

— Бог в помощь, казаки! Здорово ли прибыли?

— Спасибо тебе за привет! Все у нас здоровы, — ответил Пименов и спросил в свою очередь: — Как зовут тебя, отец?

— Василием, а по батюшке Прохорычем.

— Так вот, Василий Прохорыч, нас пятьдесят пять казаков… Может статься, еще подойдут из окрестных станиц. А думка у нас такая: перебыть пока здесь, узнать, как дела на Дону обернутся… Но ежели в уездах народ возмутится, так ждать не будем, пойдем в бои вместе с вами, мужиками.

— Вот в том-то и беда, что мало нас, да и насчет оружия совсем слабовато. — Прохорыч испытующе оглядел гостей желтоватыми, по-молодому блестящими глазами. — Почти все тут из Острогожского уезда. Уговор был у нас со многими селами вместе против бар подняться. Да только не сдюжили мы: предатели нашлись, а главное — войск нагнали в уезд. Против Дона власти хотели их двинуть, а ныне задержали: тоже, знать, ожидают, что там, на Дону, стрясется… Мужиков в лагере таких, что драться могут, сотни две наберется. Еще когда мы в лесах острогожских засели, прозвали нас «лесные братья»: против господ мы восстали, дружно держались и бедноту николи не обижали, а при случае и помогали ей.

— Все это хорошо, но чего же вы раньше-то не поднялись? — повысил голос Пименов, сверкнув круглыми соколиными глазами. — Ведь мы гонцов к вам посылали!

Широкоплечий детина, сидевший рядом с Прохорычем, сказал тихо, но властно:

— Ты не шуми, друг. Сам должен понимать: никто не должен знать, о чем беседу ведем мы и чем завершим, до чего договоримся.

А Прохорыч добавил примирительно:

— Ничего-ничего, без шума и брага не закипает… Но, браты, на медведя с рогатиной ходить куда легче, чем против господ выступать. Сами ведаете: куда как трудно добиться общего согласия. К тому ж год назад, когда вы гонцов прислали, два полка карабинерских да два мушкетерских у нас в уезде стояли, к походу против нас готовые.

Пименов заговорил негромко, будто сам с собой:

— Разве это оружие — рогатины, пики да косы? Ружья нужны! Без них — разгром неминуемый… Ведомо мне, против нас большой отряд сюда, в леса, послать собираются. Нельзя сидеть сложа руки… Денька два мы все же отдохнем у вас да порядок военный наведем в вашем таборе. А потом вместе с вами свершим ночной переход и на рассвете ударим на станицу Кепинскую. Там, ведомо мне от лазутчиков, мушкетерская рота в полтораста штыков стоит на постое. Нагрянем врасплох, заберем ружья… Что скажете?

Василий Прохорыч истово перекрестился, глядя на потемневший образок, висевший в углу землянки, и решительно ответил:

— Даю согласие. Другого пути нет у нас, как видно. К тому же и продовольствие иссякает, а соли совсем нет. Авось в станице подзаймем у кулачья, — улыбнулся он хитровато, и тонкие лучики морщин побежали от глаз к углам рта. — Все ж поделимся с вами, что есть у нас. Не обессудьте на угощении: «Не будь гостю запаслив, а будь ему рад-радешенек», говорит старая пословица.

— Не дорога гостьба, а дорога дружба, — вставил весело Сергунька.

Ужин был незатейливый: похлебка чечевичная да хлеб ржаной, но проголодавшимся казакам все показалось вкусным.

Лениво ползли белоснежные облака с позолоченной от встающей зари каемкой. Вдали виднелась уже станица Кепинская, широко раскинувшаяся на левом берегу Медведицы, а несколько поодаль, у самой реки, приветливо зеленел лесок.

После ночного перехода притомились «лесные братья».

Впереди десятка три людей ехало на лошаденках, с охотничьими ружьями. За ними следовало человек сто пеших с косами и рогатинами и, наконец, остальные с ножами, тяжелыми, кистенями, а то и просто с дубинками. С десяток пименовских казаков были впереди, в дозоре, а остальные — по флангам отряда.