Дар кариатид

— Тот, что про звёзды рассказывал? — вспомнила Нина давний разговор бессонной ночью в Бреслау.

— Не-ет, — замотал головой Володя. — Другой. Учитель пения, очень французские песни любил.

На дороге показались певшие — пленные в темно-желтой форме.

— Французы, — довольно повел головой с торжеством во взгляде Володя «Ну, что я вам говорил!». — У них такие береты — жёлтые.

Но не только по форме каким-то неуловимым шестым чувством пленники и узники Германии с полувзгляда догадывались, кто откуда. С полуслова понимали друг друга, как будто все языки мира вдруг непостижимым образом слились в один праязык.

Нина уже не плакала, хотя на щеках её ещё не высохли слёзы. Глаза её теперь были удивлённо распахнуты.

Французы одни насвистывали, другие — напевали веселую мелодию, в которой, как солнце, сверкала надежда на победу.

Беспечные голоса, в котором непостижимым образом не чувствовалось ни дыма войны, ни усталости, наполнили прозрачный июньский воздух.

Желтых беретов было около двадцати. Пленных конвоировали пятеро немцев. Рядом настороженно водили носом по сторонам две молодые овчарки.

Гулкое утро игриво разбрасывало солнечные брызги и обещало еще один день без слезинки дождя, один из тех, когда хочется мчаться, не важно куда, на резвом коне, остановиться где-нибудь в душистом поле у реки и собирать охапками цветы и травы. Но узникам утренняя благодать сулила только сменяющие друг друга часы изнурительной работы.

На чужбине даже воздух кажется другим, не прозрачным, неощутимым, потому что естественным, а ощутимым, почти инородным.

Самому старшему из пленных, худощавому, с длинными волнистыми седеющими волосами, на вид было около пятидесяти.

Нина случайно поймала его взгляд, веселый и в то же время полный сострадания.

«Все будет хорошо», — говорили эти глаза с прищуром.

Так же ласково и грустно одновременно смотрел на нее отец, когда хотел утешить.

Нина подумала, что, может быть, так же отец смотрит на нее с небес.

Девочка печально улыбнулась французу, чем-то неуловимо напомнившему ей отца. Взгляд пленного придал ей силы.

— Приглянулась ты, Нина, французам, — растянул губы в добродушной улыбке Володя.

Глаза его, обычно серьёзные и грустные, плутовато поблёскивали, как у проказника Ильи.

— Да ну тебя, — смутилась Нина.

На следующее утро Нина уже не плакала, хотя при виде пня, оставшегося от Маруси, слёзы подступили к глазам. Но ещё тяжелее было Наташе, ведь она не могла даже сдвинуться с злосчастного места, где срубили её сестру. Нина, не обращая внимания на ворчание Пауля, первым делом подошла утешить одинокую берёзу.

И снова гнетущие мысли развеял весёлый свист. На фоне неба и леса расцвели одуванчиками жёлтые береты.

Пленный француз, неуловимо напомнивший Нине отца, снова остановил на ней ободряющий взгляд и неожиданно обратился к девочке по имени.

Фразу на русском языке он, вероятно, подготовил специально для неё.

— Ниня, не плачь. Скоро наши придут, — старательно выговаривал он слова.

Девочка улыбнулась в ответ.

Самым удивительным было, что француз откуда-то узнал, как её зовут. Пленных в желтой форме приводили на ремонт дороги из какого-то близлежащего села. Дорога вела вдоль леса полем на Берлин. У всех французов был изможденный вид, но ни голод, ни тяжёлый труд не смогли погасить веселые искорки их в глазах.

Французы снова пели ту же песню.

— И что они веселятся? — хмуро удивлялся Иван.

— Они всегда веселятся, — хмыкнул Володя, довольный своей эрудицией. — Французы.

Это слово, по-видимому, объясняло все, так что Иван не задавал больше вопросов.

Нина с радостным предвкушением ждала каждое утро, когда за деревьями появится солнечный, как поляна в шляпках одуванчиков, строй.

Теперь каждый день для неё начинался с доброго: «Ниня, не плачь. Скоро наши придут». Нина верила французу с отцовскими глазами и ждала, предвкушала, скорее бы уже настало это «скоро». Просветлел и Володя и даже иногда, забываясь под строгим взглядом Пауля, насвистывал знакомую со школы мелодию.

Ремонт дороги пленные закончили в конце августа. Без их всегда веселых голосов терпкая грусть снова расползлась по полю и по лесу.

А вскоре в воздухе запахло сырыми опавшими листьями…

Глава 41

Вошь

Лето отцветало. В запахе цветов и трав сквозила теперь усталость, которой неизбежно полны последние августовские дни.

На Смоленщине они и холодней, и строже, а здесь, в Германии, ещеёдостаточно беспечны, как зрелая, но моложавая и легкомысленная дама.

Шрайбер, как обычно, подкрался из-за деревьев незаметно, хотя в этом не было надобности.

Два немецких мотоцикла, увозивших к немецкой фабрике смерти Фёдора и Марусю, раз и навсегда отпечатались в сознании узников.

Поговаривали, что крематории похожи на ад и, может быть, даже страшней.

Назад из преисподней дороги не было, поэтому никто точно не знал, что там, в аду. Кроме тех, кто разжег это адское пламя. Кроме тех, кто поддерживал его.

О крематориях говорили вполголоса, словно боялись навлечь на себя беду.