Жанна дАрк из рода Валуа. Книга 2

Шарль к этим разговорам относился по-разному.

Чаще всего ему безумно хотелось послушаться Ла Тремуя, потому что положение, действительно, сложилось такое, что хуже не придумаешь, а мадам Иоланда – матушка, которой он верил даже больше, чем себе – была постоянно занята государственными делами, часто уезжала и оставляла его не только без совета, но и без заботливого участия. Но, когда однажды ему удалось улучить минуту и спросить, не отправить ли, в самом деле, письмо герцогу Филиппу, в ответ прозвучало такое категорическое «НЕТ», что Шарль надолго и сам думать об этом забыл, и Ла Тремую велел больше с ним на такие темы не заговаривать.

Однако время шло, неумолимо показывая, что делается только хуже и хуже, а никакого другого выхода всегда разумная герцогиня не подсказала, так что, пришлось снова склонить слух к осторожным намёкам Ла Тремуя.

«В конце концов, – убеждал себя Шарль, – я волен выслушивать различные мнения и, опираясь на них, искать какое-то приемлемое решение – на то у короля и советники!». И Ла Тремуй, как ловкий царедворец, мгновенно уловил эти настроения в короле-дофине, мучающемся, и своим двойственным положением, и полной, как ему казалось, безысходностью.

Драгоценная моя, – прошептал Ла Тремуй ночью, привалясь к самому лицу жены, – я хочу устроить приём в честь дофина, уповая, главным образом, на вашу помощь.

– В чём именно?

– В поднятии его настроения, разумеется! Скучная Мари Анжуйская после рождения сына стала ещё скучнее, и, если вы заметили, наш дофин уже давно провожает, весьма недвусмысленными взглядами, каждую, более-менее привлекательную фрейлину…

Мадам Катрин холодно взглянула на мужа. Но он, предваряя возмущение, готовое сорваться с её губ, быстро договорил:

– Ваша красота – это воздействие совсем иного порядка. Глядя на вас о грехе уже не думается. Хочется быть лучше во всём и, что самое главное, угождать вам, дорогая, в чём угодно, не раздумывая, лишь бы вызвать удовольствие на вашем лице!

– Хорошо, Я поняла вас, – подавив усмешку сказала мадам Катрин.

Ей бы очень хотелось залепить сейчас супругу хорошую затрещину. Но, поднятая над покрывалом ладонь только проползла по его щеке, имитируя ласку.

Утром, в день свадьбы с Ла Тремуем, эта женщина, так восхищавшая когда-то Жана Бургундского своей независимостью, сама себе дала слово никогда и ни в чём не показывать того презрения, которое она испытывала к будущему супругу. «Я ему многим обязана, – размышляла мадам Катрин, – да и в известной ловкости ему не откажешь. А если у мужчины находится, хотя бы пара плюсов, его уже вполне можно терпеть. Что я и стану делать, потому что в наши тяжкие времена вдове, пусть даже и богатой, ничего другого не остаётся…».

С тех пор она исправно играла свою роль. И, даже если господин Ла Тремуй о чём-то и догадывался, упрекнуть супругу ему было не в чем.

Не нашлось повода для упрека и в этот раз. Появление мадам Катрин перед дофином вышло эффектным, её наряд и всё последующее поведение, были продуманы до мелочей, а речь приветлива настолько, что Шарль совсем раскис и на заданный небрежно, почти наивно, вопрос: «Почему же, всё-таки, невозможно договориться с Филиппом Бургундским?», ответил с игривой усмешкой: «Отчего же невозможно, мадам? Только попросите, и при этом дворе не останется для вас ничего невозможного…».

– Умница, умница!!! – восторгался Ла Тремуй, сжимая её в объятиях после приёма.

Но мадам Катрин смотрела на всё менее оптимистично.

– Дождитесь сначала приезда герцогини, а потом празднуйте победу, друг мой, – сказала она, отлично понимая разницу между обещаниями, даваемыми под воздействием минуты и теми, которые сложились за целую жизнь. – Как только Шарль и при герцогине начнет говорить так же, как без неё, считайте, что он уже повзрослел и в матушке больше не нуждается.

– Ах, хорошо бы! – Ла Тремуй зарылся носом в распущенные волосы жены. – Почему вы, дорогая, не из тех прорицательниц, которых натащила ко двору эта Анжуйская мадам… Я бы дорого дал, чтобы слова ваши сбылись…

Но прошло ещё немного времени, и сбылись совсем другие слова мадам Катрин.

– Как вы были правы! – почти стонал неделю спустя Ла Тремуй. – Не успела приехать эта «матушка», как все наши усилия пошли прахом. Она, как собака, сразу чует, где какой крот копается. Шарль вчера смотрел на меня, как на какого-то ничтожного раба, который плохо почистил его лошадь, а ведь совсем недавно говорил, что только я его и поддерживаю! Что делать – ума не приложу! Если так пойдёт и дальше, нам с вами придётся искать другой двор и самим договариваться с герцогом Филиппом…

Вести из Орлеана приходили тревожные и мадам Иоланда, не желая отвлекаться ни на что другое, кажется вернулась в Шинон надолго. Сначала она вплотную занималась отправкой подкрепления для Жана Бастарда, а потом, после «селёдочного» разгрома, как будто это могло чем-то помочь, с удвоенной энергией стала привечать всевозможных прорицателей и кликуш.

– Все они твердят о каком-то чуде, которое, якобы, нас спасёт! – возмущался Ла Тремуй. – Но чудес не бывает! Спасают только ум, трезвый расчёт и тонкая политика, но никак не полоумные болтуны! Кто такой, к примеру, этот Паскарель?! Откуда он взялся?! Она говорит, монах-францисканец, весьма сведущий в теологии. Ну и что?! Неужели только одно это даёт ему право одурманивать короля старыми сказками о некоей Деве, которая явится, чтобы всех нас спасти?

– А дофин верит? – поинтересовалась мадам Катрин.

– Ещё бы!

– Так подсуньте ему какого-нибудь своего прорицателя, который предречёт успех от чего-то другого, что выгодно именно вам.

Ла Тремуй немного подумал, но потом кисло скривился.

– Нет, боюсь, это невозможно. Мадам герцогиня никогда ничего не делает без дальнего прицела и наверняка предусмотрела такую возможность.

Он побарабанил пальцами по основанию глубокой оконной ниши, на которую опирался во время разговора, и вспомнил о странном поручении, данном ему когда-то королевой Изабо. Подумал, не рассказать ли об этом жене, но тут же решил, что не стоит. Потом, когда его давние подозрения, подкрепленные нынешними событиями, оправдаются, сегодняшняя «прозорливость» только возвысит его в глазах мадам Катрин, которая, кажется, не до конца честна в своём отношении к нему. Поэтому, подумав ещё немного, Ла Тремуй ограничился лишь туманным намёком:

– Нет… Уж если все её кликуши твердят о Деве, значит, где-то эту Деву уже готовят. И, если это так, то более глупого действия от её светлости я не ожидал.

– Думаешь, она способна на такое?

– Почему нет?.. Хотя, всё это мне только на руку. Как только «Дева» явится, тут же буду требовать от парламента всех проверок, какие только возможны, и обязательно добьюсь разоблачения.

– Стоит ли? Может, в этом случае умнее подыграть?

Но Ла Тремуй, словно глядя куда-то внутрь себя, отрицательно покачал головой.

– Нет, мадам. Если герцогиня даст дофину чудо, которое его спасёт, мне при этом дворе места не останется.

– Но если не останется и самого двора, это будет ещё хуже.

– Не беспокойтесь, дорогая, втайне я предпринял кое-какие шаги и, через епископа Бовесского, точно знаю, что Филиппа к переговорам склонить можно. Он, конечно, поломается, для вида. Но, учитывая аппетиты герцога Глостерского, абсолютной победы англичан его светлость тоже не жаждет… Давайте пока дождёмся действий от герцогини, раз уж она мешает нам действовать самостоятельно. А потом помешаем и ей…

Долго ждать Ла Тремую не пришлось. В самом конце февраля двор взбудоражило письмо от Бастарда Орлеанского, в котором тот сообщал о «некоей Деве», которая, по слухам, едет в Шинон, пересекая «самым чудесным образом» вражеские территории. Мадам Иоланда, при этом, хранила удивляющее всех молчание. Но президент счётной палаты Шарль Симон как-то обмолвился, что по устному соизволению её светлости в замок срочно созваны почти все военачальники королевской армии – Луи Бурбонский, де Ре, Ла Ир, недавно выпущенный из английского плена Жан Алансонский и даже, смертельно обиженный Артюр де Ришемон.