Гай Юлий Цезарь

Свою первую кампанию я осуществил против живущих в горах, южнее реки Таг [58], племён Лузитании. Эти люди изначально были независимыми и потому привыкли хотя бы часть года жить за счёт того, что грабили и разоряли поселения других племён, находившихся под защитой римской империи. Когда я вторгся на их территорию, то знал, что мои враги в Риме обвинят меня в том, что я намеренно разжигаю войну для того, чтобы удовлетворить свои собственные интересы. Я как раз этим и занимался, но, как часто случалось, мои желания совпадали с интересами тех людей, которыми я управлял и кого должен был защищать. Находясь далеко в Риме, Катул говорил об этих жестоких горцах как о невинных беззащитных жертвах ничем не спровоцированной атаки. Торговцы из Гадеса и крестьяне с равнин Испании были иного мнения.

К началу зимы я очистил от лузитанов горы, победил врага в ряде незначительных сражений, захватил много пленных и заставил представителей племени, которые всё ещё не желали покориться, сначала отступить к Атлантическому побережью, а затем и вовсе убраться на остров. В последней части нашей операции мы очутились в местности, которая до сих пор оставалась неизвестной римлянам и была лишь едва знакома моим испанским воинам. Атлантический океан, куда хотел отправиться Серторий, был краем познанного мира. Я тут же решил исследовать его далее, хотя в то время уже приближалась зима и единственное, что я мог сделать, это осуществить неудачную попытку высадиться на острове, куда бежали племена горцев. В нашем распоряжении было лишь несколько неуклюжих плотов, а плохая погода сделала очень сложным их использование. В результате этой попытки у нас были небольшие потери. Её провал не имел большого воздействия ни на ход войны, ни на моральный дух моих солдат, которые, за исключением этого эпизода, в основном наслаждались победами и направились на зимовку, значительно пополнив свои кошельки. Я провёл зиму в Кордубе [59], Гадесе и в некоторых других городах, где был постоянно занят решением различных административных вопросов. За короткое время я успел многое сделать для того, чтобы улучшить как своё положение, так и положение самой провинции. Я обнаружил, что многие города всё ещё находились в состоянии экономического упадка из-за того, что им приходилось выплачивать контрибуции, наложенные на них во время войны Сертория. Вовсе отменив или же уменьшив размеры этих выплат, я сильно повысил благосостояние этих городов и изменил их враждебное отношение к Риму. Я постарался решить и другую очень острую проблему, касающуюся личных долгов. Сам являясь должником и едва избежав финансового и политического краха, я очень серьёзно относился к этому вопросу. Я установил процент от дохода человека, который с него могли требовать кредиторы. Эта мера восстановила уверенность многих, кто до этого был в отчаянии, и оказала благоприятное действие на испанскую экономику в целом. Кроме того, я изучил и, где это было необходимо, пересмотрел бесчисленное множество договоров и торговых соглашений, в том числе и строительные проекты, особенно в Гадесе. Кроме того, частично из интереса, а частично ради повышения собственной квалификации я тщательно изучил организацию всей системы религиозных верований. В этом городе существовало огромное количество религиозных культов, и я сумел с согласия населения внести некоторые изменения, включая запрещение приношения в жертву людей. Эта варварская традиция, вероятно, восходит своими корнями к карфагенской оккупации и до сих пор не отмерла. Всё это время я поддерживал контакт с Римом, и мои друзья сообщали мне обо всех изменениях в политической ситуации. Дела развивались в основном так, как я и предполагал. Осенью главной новостью стал триумф Помпея, величайший из тех, что когда-либо имели место. Однако к зиме я уже знал, что Помпей не сумел выиграть ничего, кроме благосостояния, славы и права всегда носить в сенате пурпурную тогу императора, что конечно же было для него весьма приятным знаком почтения. Я вполне представляю, как он, сидя в сенате, с удовлетворением разглядывает свой яркий наряд, но я никак не мог представить себе Помпея, произносящего какую-либо значительную речь или создающего вокруг себя партию, достаточно сильную для того, чтобы противостоять его политическим оппонентам. До сих пор единственным его успехом в политике было то, что он сделал консулом своего выдвиженца, Афрания. Но Помпей в нём ошибся. Афраний был великолепным солдатом, но ему недоставало культуры и политического опыта, и потому над ним всё время смеялись, как только он открывал рот. Его выбрали консулом исключительно по воле Помпея, истратившего огромные деньги, подкупая избирателей. Никто не осмеливался применить к Помпею закон Цицерона, запрещающий подкуп, хотя Катон продолжал самодовольно гордиться тем, что отказался вступить в родственные связи с человеком, который может так вопиюще нарушать закон. Вторым консулом был избран Метелл Целер, ещё более упрямый человек, чем Афраний, имевший огромные связи и влияние. Он стал злейшим врагом Помпея и пользовался поддержкой в сенате как со стороны той партии, которую после недавней смерти старого Катула возглавлял ещё более реакционный Катон, так и со стороны Лукулла и его друзей. Люди думали, что Лукулл отошёл от политики и теперь интересуется лишь разведением рыб, которые ели у него из рук, создаёт проекты парков и организовывает самые экстравагантные развлечения. Но он не забыл, как к нему отнёсся Помпей в Азии, и теперь начал действовать с былой Энергией. Мне стало ясно, что Помпей, который мог рассчитывать только на Афрания и на одного из трибунов, вероятнее всего, столкнётся с большими и, возможно, непреодолимыми трудностями в достижении двух основных целей, а именно утверждение сделанных им распоряжений на Востоке и наделение земельными участками ветеранов.

Другая новость из Рима касалась моего друга Красса, и я тут же понял, насколько она была важной. Красс организовал в сенате выступление могущественной корпорации всадников с заявлением о пересмотре их контрактов по сбору налогов в Азии. Даже Цицерон посчитал эти требования несправедливыми, но оказался достаточно мудр и понял: чтобы сохранить союз классов, на котором, по его мнению, зиждилась безопасность государства, нужно учитывать интересы этих могущественных финансистов, и, хотя и неохотно, выступил в их поддержку. Катон, действуя в соответствии с моральными принципами, которые практически всегда приносили вред его партии, набросился на Красса и финансистов с самыми бранными выражениями и сумел приостановить любые попытки обсуждения заявления. В результате в обществе страсти опять накалились. Наконец мне сообщили ту новость, какую я давно предрекал. Кто-то слышал, как Цицерон сказал, что союз классов остался в прошлом.

Теперь в моей голове более чётко сформировалась идея, которая некоторое время, как мне кажется, дремала в подсознании. До сих пор моё имя в политике было тесно связано с Крассом, теперь же я изо всех сил старался продемонстрировать своё дружелюбное отношение к Помпею. Однако Помпей и Красс казались непримиримыми врагами. Если, выставляя свою кандидатуру на должность консула в следующем году, я попросил бы о помощи одного из них, то автоматически сделался бы врагом другого и оказывался не в лучшей ситуации. Но теперь у обоих из них оказались одни и те же враги, которые были и моими. Мне казалось, что передо мной возникает единственный в жизни шанс. Политический союз между мной, Помпеем и Крассом всем бы показался немыслимым. Однако если бы такое случилось, то при нынешнем раскладе сил такой союз было невозможно победить. Эта идея не давала мне покоя всю зиму, пока я осуществлял свою административную деятельность, и во время новой кампании, начатой весной. Я возобновил военные действия в самом начале года, желая завершить задуманное как можно быстрее, а затем вернуться в Рим. Всю зиму Бальб занимался строительством флота в Гадесе, и в январе наши приготовления к походу вдоль Атлантического побережья были завершены. Я отправился в путь на месяц раньше, чем предлагали опытные советники. В этом был, конечно, определённый риск, но мне казалось, что мои будущие планы оправдывают его. И действительно, всё пошло как надо. Неожиданное появление флота и армии полностью деморализовало защитников острова, от которого нам пришлось отступить прошлой осенью. Нам никакого труда не составило высадиться на берег, разбить врага и захватить большое количество пленных. Затем я направился далее на север и покорил некоторые племена, которые никогда раньше не входили в состав римской провинции. Если бы можно было больше времени уделить этому походу, то я бы отправился и дальше. Но я и так исполнил всё, что намеревался. Мои войска приветствовали меня титулом «император», и наши достижения давали мне право требовать триумфа по возвращении в Рим. Я с сожалением приказал своему флоту повернуть на юг, хотя перед нами лежали ещё неизведанные и непокорённые просторы. Однако я действительно был на волосок от событий, которые оказались решающими для меня и остального мира. Пока я ещё не мог отчётливо разглядеть своё будущее, но и того, что видел, было достаточно, чтобы наполнить моё сердце всевозрастающим возбуждением. Каждая новость, приходившая из Рима, свидетельствовала о том, что возможность, которой я так долго ждал, наконец представилась. Для того чтобы воспользоваться ею, надо срочно возвращаться в Рим.