Юрий Милославский, или Русские в 1612 году

ся.

Но не все гости веселились. На сердце запорожца лежал тяжелый камень: он начинал терять надежду спасти Юрия. Напрасно старался он казаться веселым: рассеянные ответы, беспокойные взгляды, нетерпение, задумчивость – все изобличало необыкновенное волнение души его. К счастью, прежде чем хозяин мог это заметить, одна счастливая мысль оживила его надежду; взоры его прояснились, он взглянул веселее и, обращаясь к приказчику, сказал:

– Знаешь ли что, хозяин? Если мне нельзя побывать на боярском дворе, то не можно ли заглянуть на конюшню?

– Нельзя, любезный! Я должен быть при тебе неотлучно; а ты видишь, у меня гости. Да что тебе вздумалось?

– А вот что: помнишь, ты говорил мне о вороном персидском аргамаке? Меня раздумье берет. Хоть я и люблю удалых коней, ну да если он в самом деле такой зверь, что с ним и ладу нет?

– Да, брат, больно лих.

– Вот то-то, чтоб маху не дать. Если мне самому нельзя идти на конюшню, то хоть его вели сюда привести.

Приказчик задумался.

– Привести-то можно, – сказал он, наконец, – но уговор лучше денег: любуйся им как хочешь, но верхом не садись.

– Да как же я узнаю: годится ли он для меня, или нет? Позволь на нем по улице проехать.

– Нет, дорогой гость, нельзя.

– Нельзя так нельзя, вели хоть так привести.

– Андрюшка! – сказал приказчик одному молодому парню, который прислуживал за столом. – Сбегай, брат, на конный двор да вели конюхам привести сюда вороного персидского жеребца.

Кирша, поговорив еще несколько времени с хозяином и гостьми, встал потихоньку из-за стола; он тотчас заметил, что хотя караул был снят от ворот, но зато у самых дверей сидел широкоплечий крестьянин, мимо которого прокрасться было невозможно. Запорожец отыскал свою саблю, прицепил ее к поясу, надел через плечо нагайку, спрятал за пазуху кинжал и, подойдя опять к столу, сел по-прежнему между приказчиком и дьяком. Помолчав несколько времени, он спросил первого: весело ли ему будет называться дедушкою?

– Как же! – отвечал приказчик. – Я и сплю и вижу, чтоб завестись внучатами. Пора – шестой десяток доживаю.

– А что бы ты хотел для первой радости, – продолжал запорожец, – внука или внучку?

– Вестимо, внука! Девка – товар продажный: не успеет подрасти, ан, глядишь, и сбывай с рук.

– А я, прошу не погневаться, – сказал дьяк, – хочу не внука, а внучку.

– А почему так? – спросил хозяин.

– Да так! Скоро ли от внука-то детей дождешься? Дедом быть весело, а прадедом еще веселее.

– Не успел дочери выдать, да уж о правнуках думаешь! Пустое, сват: дай господи внука!

– Пошли господи внучку!

– Так не будет же по-твоему!

– Ан будет! и если святые угодники услышат грешные мои молитвы…

– Послушайте, господа честные, – перервал Кирша, – ну, если я услужу вам обоим?

– Как так? – спросили вместе дьяк и приказчик.

– А вот как: если я захочу, то молодая родит двойни – мальчика и девочку.

– То-то бы знатно! – вскричал приказчик. – Я стал бы лелеять внука…

– А я нянчить внучку! – примолвил дьяк. –