Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

- Я должна быть сильной… как Евдокия Хрисанфовна, как… она, - прошептала Феодора. – Нас три - священное число. Блудница, святая и мать; и матери - все мы.

Почему-то это вдруг показалось ей ужасно забавным, и Феодора громко засмеялась.

Потом она поднялась в библиотеку и продолжила обдумывать то, что прервала неделю назад: что показалось невозможным дописывать при муже.

Как будто только с отъездом любимого мужа ее мысль обрела настоящую свободу, настоящий полет.

Очень скоро Феодора стала ждать писем мужа, но несколько дней ничего не получала: да это, наверное, было и глупо. Он только-только вырвался из силков – из женских и детских рук. Мужчине хочется летать на воле куда больше, чем женщине.

И, конечно, ничего не могло произойти с ним за такой короткий срок…

В один из таких дней, когда время повернуло на ночь, хозяйка сидела под крытой колоннадой и грустно улыбалась розово-золотистому небу с темными облаками: тревожный час перед тем, как все поглотит мрак. Феодора переделала дела, уложила спать Варда и чувствовала себя утомленной богиней, хранящей покой семьи, оставшейся без главы. Жена всегда – под мужем или над ним: никогда не наравне. Женщина – вне человечества, и это особенно хорошо понимали греки…

И вдруг со стороны дороги послышался стук копыт и колес; Феодора вскочила, широко раскрыв глаза. Она хотела убежать в дом – но осталась на месте, схватившись за колонну; ужас и восторг ожидания охватил ее сразу. Нет, ей не убежать - и она встретит судьбу отважно!

Феодора бросила взгляд на окно детской, за которым горел только ночник, но не тронулась с места. А гости приближались. И прежде, чем Феодора увидела их, она их узнала.

- Божественная Елена! – воскликнула Феофано, соскакивая с колесницы: одетая в золотистую тунику и алый плащ с серебряной оторочкой, с жемчужной диадемой в волосах, она показалась Феодоре самым прекрасным, ослепительным созданием на свете, разогнавшим мрак.

Гречанка вдруг схватила ее и подняла в воздух; закружила и поставила опять на землю. Хозяйка дома даже не успела вскрикнуть. Крепость чужих женских рук, крепкий аромат, драгоценности – все это ошеломило московитку.

- Ты даже с ребенком в животе весишь меньше моих доспехов! – воскликнула патрикия.

Рядом с Феофано, улыбаясь, стоял Марк, спрыгнувший с коня: он был во всем под стать повелительнице. А на двух других конях сидели воины Феофано. Бедная Феодора не успевала осознать все это.

Потом она сдвинула брови и заговорила смело, как намеревалась:

- Зачем вы приехали? И почему в такой час?

- Зайдем сначала в дом, - Феофано, смеясь своей выходке, обняла ее за плечи. – Уже совсем сильно подувает, а ты не такая горячая, как я!

- А твои люди? – спросила Феодора.

Она вдруг поняла, что Метаксия приехала на ночь: и ей стало нехорошо.

- Вышли к ним управителя, - ответила гостья. - Мой Марк, конечно, пойдет со мной: но он нам не помешает.

“Не помешает?”

Мысль, осенившая хозяйку, была так ужасна, что она чуть не споткнулась. Феофано поддержала ее под руку. Они вошли в дом в сопровождении Марка, и там Феодора, стараясь говорить твердо, отправила навстречу охране Феофано седовласого Николая, почтенного управителя Нотарасов.

- У тебя ко мне дело? – спросила она императрицу, когда они остались одни и сбросили тяжелые плащи.

Феофано покачала головой.

- Нет… но мне очень нравится, как ты держишься, госпожа Феодора.

Гостья наблюдала за ней неотрывно – и с таким наслаждением, с каким смотрят только на творение своих рук: как смотрел на нее Олимп.

- Вард спит? – спросила Феофано.

Феодора кивнула: сердце у нее билось как перед брачной ночью, и даже еще сильнее; а румянец, наверное, был заметен даже в тусклом свете керамической масляной лампы, оставленной на обеденном столе.

- Я приехала к моей подруге – когда-то ты спрашивала меня, есть ли у меня подруги, - медленно сказала императрица, облизнув красные губы. – И отвечу сейчас, что кроме тебя, у меня нет в империи больше ни одной близкой женщины – и у тебя тоже, не правда ли?

Феодора кивнула. Ни одной из придворных женщин она не могла верить, ни с одною не смогла сойтись: своей для нее стала только ужасная Феофано.

- Пойдем наверх, - предложила гостья. – Пойдем в вашу спальню, чтобы слышать, что происходит с ребенком. Пусть нам принесут вина и еды - я голодна!

Жадность Феофано до жизни вдруг заразила и Феодору. Она кивнула со счастливой улыбкой – еще не понимая, чем так счастлива.

- Николай! Прикажи подать нам вина, яблок, фиников… и прочего, что сам знаешь, - приказала хозяйка управителю. Тот низко поклонился.

- Будет исполнено, мои госпожи.

Феофано взяла ее под руку и оглянулась на охранителя Марка; тот кивнул и остался стоять у подножия лестницы, отвернувшись от женщин. Они пошли вверх по лестнице; пройдя темный коридор, вступили в спальню. Там все было прилично, но Феодора отчего-то опять покраснела.

Они сели друг напротив друга в полумраке. Феодора сложила руки на животе и откинулась на спинку кресла.

Феофано улыбалась ей.

- Как твой ребенок? Не беспокоит? – спросила гречанка.

- Нет, - ответила Феодора. – В эти месяцы – ничуть… а с тобой мне совсем хорошо.

Тут к ней вернулась тревога, которая сразу же разрослась. Императрица Феофано у нее в спальне! Женщина, за которой охотится, наверное, половина империи, которая едва ли укроется даже в монастыре на Проте - скалистом острове, где многие века погибали в заточении царевны и царицы!..

Феофано негромко рассмеялась.

- Можешь не верить мне, дорогая, но я и в самом деле приехала к тебе от тоски. Истинно умных, воспитанных женщин мало – как и истинно умных, воспитанных людей вообще… Хотя женщины чаще мужчин умны сердцем, но для долгих бесед этого недостаточно. С другими женщинами мне скучно. И верить им нельзя.

- Задушевные друзья всегда редки, - тихо ответила московитка. Феофано кивнула.

- Расскажи мне о муже, - вдруг велела императрица. – Какой мой брат с тобой на самом деле.

Она улыбнулась испугу хозяйки.

- Политически я все равно осведомлена лучше тебя – так что рассказывай о Фоме как женщина женщине.

Спустя некоторое время – когда Феодора увлеченно рассказывала, а Феофано слушала – постучался Николай, самолично принесший им угощение. Он тут же откланялся, избегая смотреть на гостью.

Феофано с наслаждением впилась зубами в грушу, запила ее вином. Феодора вначале брала понемногу, но потом разохотилась, как василисса. Ей вдруг начало казаться, что эта женщина ближе ей, чем сестра: что это ее отражение…

Когда они наелись, Феофано вдруг велела:

- Покажи мне свои сочинения! Ты, конечно, продолжаешь записывать свои новые мысли, и они приходят к тебе!

Феодора засмеялась, восторженно кивая.

- Пойдем!

Они вышли из спальни, держась за руки; и тут Феодора дернулась в сторону. Феофано немедленно поняла ее намерения – они вдвоем заглянули в детскую, где Вард спал все так же сладко под присмотром Магдалины.

Женщины пошли в библиотеку, где, засветив свечи, с наслаждением читали и потом долго жарко обсуждали новые сочинения хозяйки. Феофано взбодрила и уколола Феодору указанием на философов, которых Феодора не знала, но которые высказывали родственные ей мысли: но под конец от души похвалила московитку и похлопала ей.

- Ты питаешься нашим воздухом, насыщенным ученостью, - сказала она. – Я тобой горжусь – ты из тех редких женщин, что не позволяют задремать своему высокому уму и художественному дару, которого мужчины за нами не признают…

- Ваши теперь признают, - смеясь и розовея, возразила Феодора.

- Потому, что мы достигли вершины развития. Дальше путь только вниз, - с неожиданной печалью прошептала василисса.

Они долго смотрели друг другу в глаза. Потом Феофано сказала - голос ее стал низким, и взгляд изменился: