Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

“Мне кажется теперь, что тавроскифы – удивительное племя, в котором много и язычников, и святых, прекрасно уживающихся друг с другом.

Но, однако, я отвлеклась.

Нападения больше не повторялись, но Константин очень угнетен - а паписты опять пытаются поставить ему ногу на шею. Кто бы сомневался! Об унии император не вспоминает, потому что он настоящий грек и не любит углубляться в эти религиозные дебри, придуманные самим дьяволом: дебри, в которых так давно плутает императрица Феофано. Но если паписты настоят, он отслужит в Софии мессу. У него столько забот, что ему уже это безразлично; но наш народ будет кричать и выступать, как все дети, не понимающие забот отцов. Однако детей нужно ублаготворять в первую очередь - надеюсь, об этом ты помнишь?

Я по-прежнему сношусь с патриархом, и он доверяет мне: вернее, тем, кто говорит от моего имени. Может быть, Константин именно Феофано обязан мирным приемом, который получил в столице, и самим своим воцарением. Как приятно это сознавать!

Государь еще не приказывал тебе вернуться? Будь готов к этому – а может, лучше приезжай заранее, чтобы не испортить себе репутацию. Константин тебе не доверяет. Как все это забавно - не правда ли, мой несравненный Фома?

Я знаю, что ты боишься за себя и семью, и не один боишься: но именно из страха порою нужно поступать храбро.

Поцелуй и обними от меня свою божественную супругу и прекрасного сына. Надеюсь, что они здоровы.

Может быть, я в скором времени тоже покину свое имение: пора снова в бой. Я не скажу тебе, где найти меня, - знаешь ли, я тоже тебе не очень-то доверяю. Семейные люди слишком податливы и изменчивы.

Я напишу тебе еще, если представится случай, и если мы по-прежнему будем в одном лагере. Я вас всех люблю, как любила всегда. Прощай – и научись плавать, милый брат”.

Нотарас заскрежетал зубами, дойдя до последних строк письма, - а потом уткнулся лицом в бумагу и заплакал. Он плакал долго, так что под конец обессилел; если бы жена была рядом, она бы не осудила его, а обняла и разделила его горе. Но ее рядом не было. Почему так часто человек не может быть с теми, кого любит, - и вынужден бывает возненавидеть тех, кого любит!

По этой самой причине. Любовь всегда делает человека неполным: неполным и несчастным. Только смерть навеки соединит всех - и всех отдаст в вечное владение друг другу.

Патрикий встал из-за стола, оставив скомканное и залитое слезами письмо валяться как было, и пошел на поиски жены. Он искал ее долго – она была занята хозяйством; но под конец обнаружил в библиотеке.

Он вырвал у нее из рук то, над чем она корпела, - что-то, подобное измышлениям сестры, которая, как и его супруга, была слишком умна для женщины, - и, схватив на руки, отнес жену в спальню. И там заставил свою Феодору забыть все, кроме себя и собственной неутоленной тоски…

А потом тихо сказал, обняв неподвижную жену, которая смотрела не на него, а в окно:

- Прости меня.

- Я не сержусь, - ответила Феодора, все так же глядя в сторону.

Он взял ее за подбородок и заставил посмотреть на себя; и тогда жена улыбнулась.

- Ты лучшее, что у меня есть, - но иногда я боюсь тебя, - сказала она.

Муж поцеловал ей ладонь, потом запястье:

- Не бойся… Я никогда не сделаю тебе зла!

Они крепко обнялись, и Нотарас пробормотал, смеясь и плача, уткнувшись лицом ей в волосы:

- Метаксия написала, что Флатанелос напал на Константинополь с моря - и император отбился с помощью другого Флатанелоса, его несчастного родственника! Мне пора научиться плавать!

Феодора засмеялась.

- С тобой мне никогда не придется скучать!

Потом серьезно попросила:

- Научи плавать и меня. Пусть с нами обоими займутся твои люди, которые это умеют.

Муж опешил.

- Но ведь тебе нельзя!

- Никак не более нельзя, чем то, что мы делали сейчас, - усмехнувшись, возразила Феодора. – Или ты скажешь, что жене плавать неприлично?

Глаза Нотараса засияли восторгом.

- Очень неприлично, но к тебе это не относится! – сказал он.

Потом прибавил, неожиданно опять помрачнев:

- Скоро мне, наверное, придется вернуться ко двору. А без меня я тебе плавать не позволю, и сына тебе оставить нельзя! Ты слышала, что я сказал о нападении?

- Я и сама не соглашусь оставить сына, - прошептала встревоженная Феодора.

Казалось, она и в самом деле только сейчас услышала эти новости. Флатанелос наконец дал знать о себе! И что теперь будет?

Она слишком привыкла к деревенскому спокойствию…

- Ты уедешь от меня? От нас? – спросила Феодора.

Фома кивнул.

- Да, моя дорогая. Иначе никак нельзя. Я оставлю с тобой охрану… а сам я должен вернуться на службу.

Он встал, и Феодора с ним. Муж поднял ее и посадил в кресло – а потом опустился перед ним на колени, держа подругу за руки:

- Я теперь оставлю тебя полновластной и законной госпожой этого имения. Может быть, тебе будут приходить письма, предназначенные мне…

Феодора слабо улыбнулась, не отрывая от мужа взгляда. Возможно, таким путем она узнает то, чего не услышала из уст Фомы?

- Мне пересылать их тебе не вскрывая? – спросила она.

Патрикий опустил глаза.

- Можешь вскрывать. Но потом пересылай мне – я буду давать знать о себе так часто, как смогу.

Он вздохнул.

- Твое спокойствие мне дороже всего на свете.

Феодора склонилась над ним и поцеловала его с нежностью, взяв за голову. Она не сомневалась, что этот человек связан с нею неразрывно, всем существом, пусть и не желал таких уз.

- Вернись хотя бы к тому времени, как родится твой ребенок, - сказала она, едва не закончив: “твоя дочь”. Муж улыбнулся.

- Гораздо раньше, любовь моя. Я уже скучаю по вас.

* Должность во флотской иерархии Византии: начальник отряда из нескольких кораблей.

========== Глава 42 ==========

Патрикий уехал через неделю после того, как состоялся этот разговор. Никаких неприятных вестей больше Нотарасы не получали – а может, те просто не успели дойти?

Феодора попрощалась с мужем в портике, который особенно почему-то полюбила: место словно бы и в доме, и на воле. Она поднесла ему поцеловать Варда.

Муж взял у нее мальчика, который стал уже тяжел, и с восторгом и тоской сразу посмотрел в карие глаза. Жена угадала верно, глаза потемнели очень скоро, и сделались совсем как те…

Вернув Феодоре сына, патрикий обнял обоих.

Он увидел, как осунулась супруга, как увеличились ее глаза, - словно на иконах, с которых смотрела только бестелесная душа, - и ласково погладил ее по щеке.

- Я к тебе вернусь: очень скоро.

Феодора кивнула и, медленно повернувшись, поднялась по ступенькам и скрылась в доме. Она не стала смотреть, как Фома отъезжает: наверное, испугалась, что не вынесет этого, а ей нельзя терять чувства, ушибаться…

Патрикий громко выругался на родном языке. Взбираясь на лошадь с помощью конюха, он думал, пытался вспомнить, - когда жена в последний раз говорила с ним на языке своей родины. Почему-то вспомнить это стало очень важно. А когда на языке московитов говорил он сам – не разучился ли, сможет ли их понять?

Нотарас так и не вспомнил этого и, выругавшись еще раз, пришпорил лошадь. Если бы он оглянулся – увидел бы, что жена высунулась в окно и провожает его жадным взглядом; но патрикий не оглянулся.

Феодора долго плакала после отъезда мужа, так что осунулась еще больше. Она подошла поговорить с Магдалиной, потом прошлась по дому – проверить работу слуг; но все здесь с отъездом хозяина стали ей чужими, и сама хозяйка ощутила себя чужой, лишней. И еще хуже – причиной великих бедствий, карой господней, ниспосланной жестокой, развратной и неповоротливой Византийской империи.

Быть может, Господь и в самом деле избрал ее Своим орудием, - но люди всегда ненавидели таких, как она: и прежде всего женщин.