Султан Юсуф и его крестоносцы

Старика подпирало скорее рассказать мне свою удивительную историю, и я узнал ее прежде, чем к столу и теплому очагу были приглашены скрывавшиеся в лесу благородные рыцари. Слушая ее, я и сам удивлялся тому, в какой необычайный узор порой переплетаются судьбы людей по воле Всемогущего Создателя.

Оказалось, что предок Дьердя Фаркаши тоже был крестоносцем и некогда участвовал в самом первом походе христианского воинства в Палестину. Когда крестоносцы взяли и разграбили Антиохию, к городу подошла большая армия мусульман, и ее вел не кто иной как тогдашний правитель Мосула! Так христиане сами превратились в осажденных. Осторожный мосулец решил взять город измором и почти добился своего. До крестоносцев наконец добрался голод, и вот, когда им уже оставалось надеяться только на чудо или сдаться, оно, чудо, взяло и произошло. В подземелье церкви Святого Петра, стоявшей в Антиохии, было найдено копье легендарного сотника Лонгина, которым этот римский язычник пронзил плоть распятого на кресте пророка Исы и потом сам уверовал в его божественное предназначение. Воодушевленные находкой крестоносцы широко открыли ворота, напали на мусульман и, хотя те несравнимо превосходили их численностью, одержали полную победу. Воины Ислама были обращены в бегство.

Еще раньше, когда копье только вынимали из подполья, предок хозяина усадьбы приметил и незаметно прихватил с собой одну из щепочек, отскочивших от ветхого древка. Из той битвы с мосульцами он вышел без единой царапины, и потом всю жизнь бережно хранил реликвию. Реликвия передавалась по наследству, и поскольку бывший крестоносец нарожал много детей, а реликвия по воле ее своенравных хранителей дважды переходила к потомкам не по праву майората [113], то в конце концов и начались распри. До хозяина усадьбы священной щепкой владел его старший брат, и ему тоже приходилось потерпеть от родственников, требовавших возврата реликвии в их руки. На протяжении многих лет только местному епископу удавалось предотвращать или прекращать междоусобную войну.

Похоже было, что Фаркаши охотно расскажет обо всех грехах своего рода, но только не о странных злоключениях своей племянницы-монахини, прикованной к котелку. Ничуть не смущаясь и глядя старику прямо в глаза, я спросил его о причинах необычайного торга, поскольку именно этот торг воодушевил нас оказать Дьердю Фаркаши непрошеную услугу. Старик помялся, хмуро подвигал бровями и все же решил исповедаться за своих родичей до конца.

— Старший брат долгое время был вдовцом, — сообщил он. — Потом присмотрел себе одну особу из хорошего рода, но… как сказать по-франкски, не знаю… Были препятствия. Короче говоря, его вторая жена стала носить ребенка еще до того, как он повел ее под венец… Но и ее родителям зато уже ничего не оставалось в этих обстоятельствах, как только отдать свою дочь под венец… Катарина стала поздним ребенком. Очень поздним. Ее мать умерла, когда дочери исполнилось десять лет. А в шестнадцать Катарина… сама понесла неизвестно от кого… но выкинула. После этого брата осадили всякие недуги. Он стал мучиться животом. И вот один священник просветил его, что все дело в старых грехах, а искупить их должна дочь. Священник сказал, что ей самое место в строгом монастыре и пока она будет оставаться в священных стенах, Господь будет милостив.

Старик замолк.

— И что же? — невольно сжимал я все крепче свою хватку.

— Катарину поместили в монастырь, боли у брата прошли, а через год он умер, — коротким и ясным заключением старик завершил свой рассказ о минувших временах.

— Мне непонятно, чем вас теперь пугает ваш родственник? — намекнул я старику о бедах настоящего времени.

— Епископ говорил, что Катарина должна оставаться в монастыре, иначе недуги брата достанутся мне по наследству, — вздохнул старик. — После меня реликвия должна перейти к третьему Фаркаши, который ныне служит австрийскому герцогу Леопольду.

Меня охватило еще большее любопытство, и я спросил:

— А вы проверяли?

— Что?! — вытаращил глаза Дьердь Фаркаши.

— У вас живот болит? — не удержался я от лукавого вопроса, о коем тут же пожалел.

Старик тревожно прислушался к себе и пробормотал:

— Что-то отдает в правом боку… но ведь не я виноват, что ее забрали из монастыря. — И вдруг глаза у него потеплели, и он, словно прозрев, с радостью заметил: — А разве то, что мой родич попал в ваши руки, не подтверждает мою правоту?!

Тут сама собой дошла очередь и до благородных рыцарей, что, как стая голодных волков, сидели в лесу против «овчарни».

— У них нет иного выхода, как только прийти в ваш дом с оружием в руках, — сказал я хозяину. — Вы должны войти в их положение. В том, что все они — господа благородного происхождения, вы легко убедитесь, посмотрев на их лица и понаблюдав за их манерами.

Дьердь Фаркаши взмахнул руками, как старый петух крыльями.

— Я верю вам! — воскликнул он. — Я предоставлю господам дворянам лучшие покои, какие имею!

Вскоре господам рыцарям была предоставлена возможность показать свои благородные манеры за столом. Они молча насыщались, держа позаимствованные мечи у себя на коленях, и их невероятная прожорливость служила подтверждением моих россказней. Рыцарь Джон постановил не пить вино, и все подчинились, прекрасно понимая, что, каким бы радушным ни казался хозяин дома, терять бдительность нельзя. Постели, как и ужин, были прекрасны, мягки и чисты, поэтому был брошен жребий, кому и в какой очереди стоять на страже. Ведь благоразумные и трезвые рыцари понимали также, что уснут в такой роскоши, как убитые, и способны проспать не только любую опасность, но само светопреставление.

Мне, как младшему, досталась отдельная маленькая комната с окошком, впрочем достаточным, чтобы в него в случае чего протиснуться. Сон долго не шел ко мне и неспроста. Чутье не обмануло меня. Глубокой ночью раздался тихий стук. Я подошел к двери и, не спрашивая, кто пожаловал в гости, отодвинул засов, другой рукой сжимая кинжал, хотя и будучи уверен, что он не понадобится.

Когда я приоткрыл дверь, мне в лицо пахнул густой запах женщины.

— Благородный мессир! — донесся шепот невольной монахини Катарины.

Для меня она была довольно крупна, но главное препятствие заключалось не в этом.

— Сударыня, на вас, как я вижу, нелегко найти запор, — ответил я по-франкски, замечая, что от железного котелка она уже избавилась и, похоже, не только от него, но и от своих печальных монашеских одеяний.

— Разве я могла оставаться в долгу перед своим спасителем? — сладостно проворковала племянница хозяина.

Плоть моя встрепенулась, но я взнуздал ее, ведь слишком зыбка была наша удача, слишком зыбка.

— Сударыня, я не слишком суеверен и не страшусь примет, — любезным тоном отвечал я, не пуская Катарину на порог, — но нынешнюю ночь я хочу целиком посвятить благодарственным молитвам. И вам советую последовать моему примеру.

Послышалось недовольное сопение, потом — какое-то венгерское слово, наверно ругательство, и наконец я услышал самую искреннюю мольбу Катарины, вознесенную ею на франкском наречии:

— Господи, пошли же наконец в наши дикие места хоть одного благородного рыцаря!

Хорошо, что ее не слышали «рыцари султана Юсуфа». Хорошо было и то, что сама Катарина еще не знала, каких гостей послал Всевышний ее дяде.

Глава 11

О пределах милосердия и беспредельности гордыни

На другой день благородные манеры господ рыцарей, которые я так расхваливал Дьердю Фаркаши, расцвели во всей своей красе. Вечером он устроил пир в честь удивительных гостей и своей невероятной победы над алчным родичем, носившим какие-то очень сложное имя. Хозяин называл родича просто «Бошо». Поражение сломило «медведя Бошо», и он, пусть временно, но стал очень сговорчив. По этой причине хозяин расщедрился еще больше. Он приодел господ рыцарей и для каждого нашел в подарок дорогой пояс. Рыцари произносили на пиру цветистые тосты за благополучие его рода и дома; Дьердь Фаркаши весь сиял от удовольствия и гордо посматривал на своего родича, также приглашенного на пиршество и посаженного на вполне почетное место, по левую руку хозяина (по правую, разумеется, удостоился сидеть рыцарь Джон Фитц-Рауф). А когда Эсташ де Маншикур взял в руки виолу и исполнил для хозяина сочиненную в его честь сирвенту, тот как будто в единый миг захмелел и пустил ярко заблестевшую на его щеке слезу.