Альфа Центавра (СИ)

— Откуда?

— Обменял.

— На что?

— На упряжь.

— Упряжь чью, и от чего?

— Твою, от твоего коня.

— Зачем?

— Это была шутка, потому что отдал я, правда, по ошибке, свою упряжь за эту слезу, — Пархоменко пощелкал по бутыли согнутым ногтем. Да, вот такие уже у него отросли ногти за время этого путешествия по полю от Царицына до Волги.

— Спасибо, друг, ибо моя упряжь мне самому нужна.

— А ты знаешь зачем? Теперь я поеду на тебе, ибо у меня уже нет не только уздечки, но и седла.

— А седло где?

— Я думал, оно входит в упряжь и отдал его в придачу.

— В придачу? В — отдельно?

— Да.

— Это по кому, по Ушакову, или по Ожегову?

— Надо покрутить пальцы.

— Не надо, лучше скажи, что ты получил за это: впридачу по Ушакову.

— Нет.

— Ладно, но не думай, что я забуду об этом сюрпрайзе.

Они спрыгнули с цистерны, и подкрались к Варе, когда между ним и Щепкой начались разборки.

— Я не знал, что ты человек, — оправдывался Вара. Затычка на ее рту уже немного отклеилась, и дама смогла сказать:

— У тебя есть что-нибудь для дезинфекции?

— Нет.

— Тогда лижи языком.

— Кого?

— Пятку, ты что, плохо соображаешь? Другой бы послал ее куда подальше, тем более веревки на ее лапах еще не перепрели, но беда в том, что парень знал ее лично. И это бы еще ничего, но он вспомнил:

— Дама была не только командиром его Тягомотины, но и вообще на пару с Кали командовала гарнизоном Царицына, и намерена была даже короноваться, как:

— Принцесса Сириуса.

Он начал уже лизать ее укушенную, но все равно очень грязную пятку, когда ребята так сзади его напугали, что он предпочел укусить эту пятку уже по-настоящему, чем от ужаса откусить себе язык. А ему только сказали просто:

— Мы за тобой пришли, мил человек. — И даже не очень громко, а так это ласково:

— Собирайся.

— Куды?

— Так, а куда еще, как не на тот свет, ибо мы оттудова.

— Черти, что ли?

— Естественно. Он испугался, но не Щепка уже продолжительное время закованная без рта и рук. Но теперь она окровавленной пяткой ударила по мордасам обеим — они ведь женского рода — чертям, как и выразилась фигурально:

— Получите, черти по рылам. — Одному, а потом, не опуская ногу — другому. Далее, эти четверо тоже принимают участие в атаке на Царицын.

Почему на город соглашается идти Щепка?

— Ладно, ладно, — выставил вперед руку Парик, — мы сразу не поняли, в чем здесь дело.

— А в чем здесь дело? — спросила Щепка, отплюнув, висящую у губ ленту.

— Он поймал козу, и не захотел делиться, — сказал Буди.

— А коза кто? — спросил Щепка, опять немного поплевавшись.

— Ми… мы нэ… не можем ответить, — наконец родил Буди, посовещавшись с Пархоменко.

— Я могу ответить? — Вара обратился к Щепке.

— Мо… мозесь, и да, отклей ленту до конца, и развяжи мне сначала руки, а то я думаю, они затекли, ибо узе их не чувствую. Пока развязывал Щепку он обратился одновременно и к ребятам-демократам:

— Сколько дадите, если я улажу ваш конфликт с лэди?

— У нас ничего нет, — быстро ответил Буди.

— Есть, есть, — немного подумав сказал Пар, — зачем обманываешь хорошего человека, он же чувствует запах спирта. Чувствуешь? — Пархоменко шлепнул Вару по плечу.

— Нет.

— Налей ему, — сказал Буди, — пусть будет нашим проводником в этом мире больших неожиданностей. И налили. Куда? Прямо в ладонь, немного. И вовремя, потому что Вара начал этим спиртом мыть ноги Щепке. Она немного поорала и счастливо успокоилась. Все были рады. Но не долго, ибо дама сказала:

— Вы за Зеленых али за Белых? Практически все задумались, в том смысле, что Вара посчитал себя не обязанным, так как заслужил прощение не только за омовение ног Щепки, и освобождение ее рук, но и в память о том, что:

— Когда-то они вместе служили. Правда тут же забеспокоился, потому что к ужасу своем понял:

— Не помнит на кого они хотели наехать в броневике, на этих, или на:

— Тех?

— Ты чё? — Щепка взяла Вару за кончик носа, и поводила им легонько туда-сюда. — Забыл за кого я?

— Да ты что?!

— Помнишь, тогда скажи, а то я сама забыла. Честно.

— Мы идем на Царицын, — ляпнул Буди, и сам понял, что лучше было сначала подождать, пока скажет Пархоменко, ибо он-то, да, шел на Царицын, но только для того, чтобы сдаться в его цепкие лапы. — Впрочем, я шел туда добровольно-принудительно, как человек, не способный самостоятельно переплыть такую широкую и глубокую реку, как Волга.

— Прекрасно, — сказала Щепка, — среди нас есть хоть один, который знает, чего хочет. Я, между прочим, тоже думаю пойти на…

— Мы з вами, — процитировал кого-то Пархоменко, правда не подумавши, так как боялся, что ему так и не дадут слова сказать, а в результате он окажется в обозе этой армии. В том смысле, то на нем и поедут, а он уж определил в эти роли друга Буди.

— Что значит з-з-з? — привязалась Щепка. — Ви иносранные шпиёны?

— Не обращайте внимания, леди, — как ее личный секретарь влез Вара, — он пошутил.

— Шутки кончены! — рявкнула Щепка, — мы идем на Вы. Ты будешь моей лошадью, — и дала саечку Пархоменко. А ведь только что не могла и пошевелить этими ручонками. Дай только человеку повластвовать, и руки тут же оживают сами. Зачем? Ибо теперь они должны командовать.

— Прощеньица просим, дорогая синьора, — сказал Парик, — но я продал свою упряжь. Мы все можем поехать на моем тяжеловозе Буди.

— Поехать, конечно, можно, взмолился конно-армеец, но мы — как я понял — воевать собрались, верна? Паэтаму.

— Па-э-э-та-му-му-у, — передразнила его Щепка, — а я тебя предупреждала: прекрати нести эту околесицу, или нет? Паэтаму-му будете моими пленниками.

— А хо-хо не хо-хо? — огрызнулся Пархоменко.

— Да, между прочим, мы сильнее, — сказал Буди.

— Вы лошадники не понимаете, что сами по себе мы не можем напугать и взять город Царицын.

— Почему?

— Просто потому, что он неприступен?

— Они над нами смеются, — обратился Вара к еще не пришедшей в себя Щепке.

— У нас Шекспир есть?

— Шекспир? — переспросил Пархоменко, — нет. Спирт есть, а закуски нэма, как Шекспиру.

— Не говори, чего не знаешь, — сказал Буди, — может оказаться, за закуска и Шекспир — это одно и тоже.

— Да, есть люди, которые и музыку считают вкусной, — сказал Вара.

— Один парень, или одна девушка — сейчас не помню точно — мне рассказывал, что вместо ужина для похудения они пели песню:

— Протрубили трубачи тревогу, всем по форме к бою снаряжен собирался в дальнюю доро-о-о-гу-у броневой ударный батальон-н.

— Хорошо, я тебя поняла, — сказала Щепка, — нам нужна тяжелая бронированная техника, а не эти лошади-пердешади.

— Некоторые могут обидеться, — сказал Буди.

— Ты успел пукнуть? — Пархоменко ласково погладил своего коня по голове.

Если кто не помнит, то люди тогда могли — а может эта способность проявилась у них с прилетом инопланетян, хотя вряд ли, потому что говорят:

— И раньше так было, — ходить со своим лицом, но тело у них было, как тело их любимой лошади. Не все, разумеется, только избранные, как они сами считали. Но другие смеялись, по крайне мере, относились недоверчиво к таким сказкам, ибо были уверены:

— Это не что иное, как:

— Атавизмус, — по просто-деревенски:

— Ата-визм. Буди считал:

— Пусть. — Пусть атавизмус, и даже просто атавизм, потому что, если я чего решил, то:

— Хочу быть лошадью и всё тут. И даже согласился назло всем быть запряженным тройкой таких отъявленных мушкетеров, какими были Щепка, Пархоменко и Вара — водитель стрелок броневика, и не только. Пахоменко тоже обладал такой антикиннерской способностью:

— Становится лошадью со своей собственной головой, а не наоборот, но как известно, пропил свою упряжь. — Пусть не пропил, а просто выменял на четверть самогона, даже вообще чистого спирта — скорей всего медицинского, по крайней мере, все себя этим успокаивали, пока его пили, ибо лучше сдохнуть от чистого медицинского, чем от какого-нибудь самопала: