Не погаси огонь...

Мамед-али молча развел руками.

– А давайте продадим мой костюм! – предложил Антон. – Замучился я в нем в такую жару – что там тифлисская баня!

– Нельзя, – отверг Камо. – У тебя паспорт чистый? То-то. Ты коммерсант? Такой солидный человек должен быть одет прилично.

– Тогда хоть мой «Эриксон». Отличные часы, золотые, много дадут! – он отстегнул цепочку, протянул хронометр Камо.

Тот щелкнул крышкой, взвесил с цепочкой на ладони:

– Вот это бакшиш. Берем, а, Мамед?..

Следующим вечером, в сумерках, они оставили сарай и по солончаковому пустырю пробрались меж нагромождений железных бочек к берегу. Слева, рукой подать, проступала на фоне неба тюрьма.

В бухточке, огороженной камнями, лежали вытащенные на песок лодки. Мамед-али подошел к одной, уложил под скамью мешок с провизией и одеждой Камо, поставил в уключины весла. С Мамедом-али был молчаливый дюжий парень – один из «встречавших» Антона в день его прихода на Резалку. Мужчины, поднатужившись, стащили в воду лодку-«туркменку», на такой не страшно выходить и в открытое море. На «туркменке» было три пары весел. И Антон попросил:

– Можно мне с вами?

– Гребешь хорошо? – с сомнением оглядел его Мамед-али.

– Конечно!

Весла оказались очень тяжелыми. Антон сбился с ритма. То лопасти погружались слишком глубоко в воду, то промахивались над волной.

– Сойди на корму!

– Нет! – Он взмок, хотя вечер был на редкость прохладный. «Не суетиться… Р-раз!.. Р-раз!..» Чем дальше уходил берег, тем уверенней становились движения Антона.

Море было спокойное. Безлунная ночь накрыла их, только светились тусклые огни на берегу.

– Глядите! – тревожно прошептал молчавший все время парень. – Сзади!

От берега отделились два огонька. Они быстро приближались.

– Пограничная стража!

– Ловят живые деньги, – буркнул Мамед-али. – Табань весла!

– Почему? – удивился Путко.

– От них на «туркменке» все равно не уйдем. Откупаться нечем. Будем отбиваться. Оружие есть у всех?

– У меня нет, – отозвался Антон.

– Какой же ты революционер, если нечем стрелять? – Камо сунул ему в руку револьвер. – Тихо!..

Патрульное судно прошло стороной.

– Теперь поднажмем! – приказал Мамед-али. – Долго на «Аббасии» ждать не смогут.

Судовые огни приближались. Наконец черный борт поднялся прямо над лодкой. Мамед-али молча похлопал Антона по плечу. Тот понял, выбрал из воды весла. Азербайджанец трижды негромко свистнул. Сверху с кормы мигнул в ответ красный огонек. Зашуршала и плеснулась в воду различимая даже в темноте белая веревочная лестница.

– Вот так всю жизнь: на веревке вниз, на веревке вверх, – пробурчал Камо. – Как акробат!..

Шутка сняла напряжение. Все по очереди обнялись с Тер-Петросяном. Антон протянул револьвер.

– Дарю, – отвел его руку друг. – У меня еще два есть.

Путко перегнулся через борт, вытащил из воды конец лестницы. Камо закинул за плечо мешок со снедью, ухватился за веревку, поставил ногу на перекладину… Еще минута, и лестница уползла наверх. С палубы снова прощально вспыхнула красная звездочка.

Они опустили весла и начали разворачиваться.

Спустя два часа, уже когда над горизонтом заалела рассветная заря, лодка ткнулась носом в песчаный берег. Уставшие гребцы вытащили ее на песок, вернулись в дом. «С детства мечтал о путешествиях… Что это за человек, который не объехал весь свет?» – засыпая, вспомнил Антон слова друга. Вот он и снова в путешествии…

Вечером того же дня Мамед-али отвел Антона в другой дом, в том же поселке Баилово.

Встретивший их там мужчина молча, внимательно посмотрел на Путко. Антон тоже разглядывал его: молодой, если и старше, то самое большее – на год-два. Крупный нос, оливковый цвет лица, большие жгучие глаза. Типичный красивый кавказец. «Какое же это дело, из-за которого он не смог повидаться даже с давним другом?» – подумал Путко, едва сдерживая нетерпение.

– Мне передали, как относится к вам Камо, – первым проговорил мужчина. – Знаю и о вашей предшествующей работе… Рад познакомиться. Будем действовать вместе, товарищ Владимиров. Меня зовут Серго. – Пригласил к столу. – Значит, Никитич снова в России? А я думал, что он еще в Берлине… Выдающийся человек. Но сейчас… – Он остановился.

– Что сейчас? – с тревогой спросил Антон. – Что с ним случилось? Мне показалось странным и непонятным, почему он возвращается в Россию не на партийную работу, а инженером. Еще до каторги, в Париже, я что-то слышал о его разногласиях с Лениным. Но не хотел поверить… Неужели…

– Все очень сложно, – буквально теми же самыми словами, что и Красин, ответил Серго. – Вы же знаете сами: после поражения революции среди большевиков нашлись люди, которые ударились в опасную крайность – стали добиваться, чтобы партия отозвала своих депутатов из Думы, отказалась от всякой работы в легальных организациях, ушла в глубокое подполье и оттуда развернула «революционные действия».

– Слышал – это отзовисты, ультиматисты.

– Да. Ленин видит огромную опасность в их призывах: отказываясь от всех форм легальной работы, от широких связей с массами, лишая нас легального прикрытия, они превращают партию в узкую секту. Так вот: Никитич примкнул к этим группам. А теперь сам почувствовал, наверное, свою неправоту и отошел от партийной работы.

– Не может быть! – все еще не хотел поверить Антон.

– К сожалению, это так… Но у каждого в выборе позиции есть много своего личного. Перед отъездом из Парижа у меня был один разговор о Никитиче. Конечно, Леонид Борисович глубоко не прав, но понять это ему особенно трудно: он боевик, всегда занимался техникой, был на самых опасных участках борьбы, а теперь надо сесть в Думе рядом с теми, против кого он еще недавно дрался на баррикадах. Может, он еще не готов к этому и тяжело переживает. Но наши кавказцы уверены: Никитич – наш!

– Я тоже убежден в этом! – воскликнул Антон. – А какая сейчас вообще обстановка в партии? За этот мой каторжный год…

– Ленин и все мы, ленинцы, продолжаем вести ожесточенную борьбу с ликвидаторами.

Путно хорошо представлял себе, кто они такие, эти «ликвидаторы», меньшевики, сторонники Мартова, Дана, Аксельрода. Это они после разгрома революции заявили, что-де время подполья прошло и что теперь социал-демократическая партия должна существовать легально, стать «дозволенной оппозиционной партией» с благосклонного разрешения царя и под наблюдением Столыпина. Они приводили в пример английских лейбористов и немецких социал-демократов: уживаются же одни с королем, а другие с императором. Меньшевики кляли «роковое безнадежное предприятие» – пятый год, ругали большевиков и весь российский пролетариат за их «чрезмерную» революционность, отпугнувшую либеральную буржуазию, утверждали, что «царизм победил надолго и вопрос о новой революции должен быть снят с повестки дня», а самих себя прочили в респектабельные парламентарии. Вот уж точно выразило самую их суть приклеившееся к ним название: «ликвидаторы».

– Но в последнее время, – продолжал Серго, – усилилось новое течение, которое не только мешает нашей борьбе с ликвидаторами, но даже вредней и опасней их самих, – это Троцкий и его сторонники. Это трусливые и подлые защитники ликвидаторов, опасные особенно тем, что они кричат: мы-де не большевики, не меньшевики, а революционные социал-демократы! На деле же они поддерживают своим соглашательством именно ликвидаторов и тем обманывают рабочих. Соглашатели всегда вреднее явных врагов – они прикрывают зло, и тем трудней его разоблачить!.. Ну да ладно, – оборвал свою гневную фразу и неожиданно улыбнулся Серго. – Для борьбы против ликвидаторов и троцкистов я и приехал сюда, и именно в этой борьбе вы будете мне помощником. Пока о конкретном нашем деле говорить не буду. Скажу лишь одно: я приехал по заданию Ленина. Ну, до завтра!

На том их первый разговор закончился.

Антон вернулся в дом Мамеда-али. А когда на следующий день снова встретился с Серго, тот был явно не в духе.