Заговор красного бонапарта

— Мсье! Одна ваша участница нарушает правила. Посмотрите сюда!

Судья, спокойный пожилой француз, подошел к лежавшей.

— Ну-да, мадемуазель. Но это ведь просто защита мушки от света. Это разрешено всеми правилами.

— Но ведь, мсье, это уже закрытый… закрытый…

Бедная Таня в своем возбуждении забыла, как по-французски слово «прицел» и беспомощно оглянулась вокруг, ища взглядом председателя советской контрольной комиссии, который хорошо владел языком.

— Э бьен, мадемуазель? — с оттенком нетерпения спросил судья.

Таня напрягла всю свою память, чтобы вспомнить нужное слово, но оно, как часто бывает, словно провалилось.

— Как это, — невольно по-русски сказала она, — прицел?.. Ах, чорт…

— Прицел по-французски «point de mire», товарищ Танюша, — раздался негромкий голос среди зрителей и девушка обернулась, как ужаленная. Из толпы ей дружески улыбалось спокойное и уверенное лицо маршала Тухачевского.

— Ах! — с протянутыми в восторге руками бросилась к нему Таня. Но маршал встретил ее радостный порыв шутливо-недовольной миной и охлаждающе протянул ей руку издали.

— Легче, легче, Танюша… Экая пылкость!.. И что это вы тут бедных парижанок обижаете? Пусть себе надвигают на мушку, что хочет — все равно наши девчата выиграют…

— Но… Но, Ми… Миша, это ведь уже закрытый прицел! А правила говорят: простой, открытый… Как же так?

Маршал повернулся к судье.

— Моя соотечественница хотела сказать, что, по ее мнению, данный случай нарушает требования открытого прицела. Но я полагаю, что ее мнение чересчур строго. Пусть милая парижанка стреляет, как ей удобнее.

— Мерси, мсье, за помощь в переводе, — любезно ответил француз, вежливо склоняясь. — Но поскольку мне протест заявлен вашей официальной представительницей, я вынужден созвать совещание моих коллег.

— Это делает честь вашей судейской добросовестности, — на своем прекрасном французском языке ответил Тухачевский. — Но смею вас уверить, что строгости в данном случае будут лишними.

— Я не могу, мсье. Протест заявлен официально.

— Ах, так? — засмеялся маршал. — Ну, так он так же и будет снят. Таня, — обратился он к девушке, не спускавшей с него сияющего взгляда, — снимите свой протест… Проявите спортивное джентльменство.

Девушка весело махнула рукой.

— Ну, конечно! Оставим это, мсье!..

Француз смотрел на обоих с удивлением. На Тухачевском были наглухо застегнутый плащ и низко надвинутая на глаза шляпа.

— Простите, мсье, — так же изысканно вежливо обратился он к незнакомцу. — Позвольте узнать, по какому праву вы считаете возможным вмешиваться в наше состязание и влиять на официальных представителей?

Тухачевский усмехнулся.

— Официального права я, может быть и не имею, но эта девушка подчинена мне, так сказать, по строевой линии. Вот почему мое мнение для нее обязательно. Я ее начальник.

— Вы? Как так?

Вместо ответа незнакомец распахнул свой плащ. Под ним была полная форма советского маршала. — Я маршал Тухачевский.

Лицо француза мгновенно преобразилось и засияло радостью. Он дал какой-то сигнал, и резкий звук горна прорезал мертвый воздух тира. Стрельба прекратилась. Все стали удивленно оглядываться.

— Мадам и мсье! — звонко закричал судья. — Наше скромное товарищеское состязание удостоилось чести быть посещенным дорогим гостем Франции, славным маршалом России, камрадом Тухачевским. Вот он, наш гость и дорогой друг! Крикнем в его честь наше старое французское — вив!

И стрелки и зрители разразились бурными криками: Вив марешаль, вив ля Рюсси, вив л'Юсср!

Таня, прижавшаяся было к руке своего милого Миши, в смущении отшатнулась, а Тухачевский, отдав поклон (он уже снял плащ и шляпу), звучно ответил на приветствия:

— Камарад… Я от всей души благодарю вас за выраженные симпатии, которые отношу не к себе, а к той стране, какую я имею честь здесь представлять: к Советской России — мощному борцу за справедливость, за мир, старому испытанному другу прекрасной Франции. Мое искреннее пожелание — чьей бы технической победой ни закончилось данное состязание, — пусть оно еще больше скрепит оба братских народа в их общей борьбе за счастье человечества!

Тухачевский опять коротко, одной головой, поклонился, набросил плащ и, под приветственные крики и аплодисменты, вместе со своим спутником скрылся в толпе. Таня скользнула за ним.

— Ну, как Танюша, рада меня видеть? Сдержал я свое слово?

Глаза девушки были полны обожания.

«Вот чорт, — подумал спутник Тухачевского, офицер генерального штаба, не понимавший по-русски и считавший эту встречу простой и случайной встречей советского маршала с советской девушкой на чужбине. — Если они „там“ все так любят своих начальников, то это крепкая нация!.. А, впрочем, „ам сляв“ — кто их там разберет?..»

— Где ты остановилась? В Торгпредстве? Отель «Бонапарт?» Ладно — жди от меня письмеца с посыльным… А теперь иди, выполняй свой долг. И будь помягче с парижанками… Эх, ты, свирепый судия!.. До свиданья!

— А когда же мы увидимся? — жалобно спросила девушка.

— На-днях, Нежнолапочка. Я тебе напишу. Ты меня на Эйфелеву башню потащишь. Ладно?

Мелькнула знакомая улыбка, потом широкие поля шляпы скрыли милое, родное лицо, и фигура в темном плаще скрылась. Но в сердце девушки чужой холодный Париж стал сразу своим, близким, желанным. «Он» был здесь.

Париж встретил Тухачевского с большой помпой. Франция как раз справляла медовый месяц «Народного фронта», и советофильская часть общественности и прессы, а равно и компартия, широко пользовались случаем лишний раз крикнуть «ура» в честь Советов.

Конечно, в глазах среднего француза, Россия была и оставалась Россией, вне отношения к приставляемым к этому слову прилагательным — царская, советская, белая или красная. Для него Россия была старой союзницей, неким противовесом все растущей угрозе реванша со стороны Германии. Вот почему Тухачевский был встречен не только «красной» Францией, но и Францией вообще чрезвычайно сердечно. Не только заголовки коммунистической и левой прессы пестрели приветствиями, но даже и серьезные министерские газеты отозвались на приезд маршала рядом лестных статей об СССР, Красной армии, советском хозяйстве, растущей индустриальной мощи и прочих достижениях власти. Цена, которой оплачивались эти достижения, никого за границей, разумеется, не интересовала. Разве интересует современного туриста цифра погибших на постройке пирамиды Хеопса рабов? Разве найдется француз, который проклял бы Наполеона, погубившего в своих войнах до двух миллионов французов и принесшего Франции практически только кровь, слезы и горе? Кто осмелится назвать «Великую французскую революцию» бедствием и чумой Европы? Кто подсчитает во сколько жизней обошлась Китаю «Великая китайская стена» в 2 500 километров длиной? Какой иностранец пожалеет 200 000 русских жизней, вогнанных в болота для строительства «Канала имени Сталина» из Балтийского в Белое море? Кто ясно сознает, что индустриальная мощь СССР построена на труде рабов, на жесточайшей эксплуатации голодных людей, за счет гибели миллионов от недоедания, болезней, отсутствия минимальных человеческих условий жизни?

Тухачевского повезли, в первую очередь, на линию Мажино, где была устроена пробная тревога и оборонный бой. Там советский маршал с интересом наблюдал, как с точностью часовых механизмов действовала сложная подземная машина. Почти без помощи людей, из глубоких туннелей подавались снаряды, сами поворачивались громадные стальные башни, орудия, захлебываясь плевали в немецкую даль огнем и сталью и опять жадно глотали порции снарядов.

Офицеры генерального штаба, показывавшие Тухачевскому, полпреду Довгалевскому и военному атташе Венцову эту чудовищную оборонную стену из бетона и стали, не могли скрыть самодовольных, влюбленных улыбок. Им искренно казалось, что линия Мажино — шедевр военной техники и непреодолимая стена, за которой Франция, их прекрасная Франция, бесспорная принцесса и любовь всего мира, может спокойно наслаждаться радостями жизни…