Зеленые яблочки (СИ)

— Ты Анютку с Ваняткой от меня не отворачивай, пусть к нам приходят. На лице Харитона заходили желваки. Он поднялся с лавки и поклонился: прощевайте! Сутулясь, вышел из избы.

Глава 18

Наступивший август 1914 года перевернул деревенскую жизнь. Приехавший в деревню урядник велел старшине деревни собрать сход. Старшина быстро обежал деревню, заглядывая в каждую избу. На площадь прибыли и старые и малые. Не каждый день приезжает начальство со станции. Урядник, взобравшись на здоровенную деревянную бочку, окольцованную обручами, оглядел толпу. Из-за пазухи он вынул свернутую в трубочку бумагу. Медленно развернул и начал неуверенно читать: «Ма-ни-фест…» Но, видно, грамотей он был небольшой, спотыкался на каждом слове. Присмиревшие деревенские переглядывались: чегой-то? Случилось чего? Опустив, наконец, бумагу и вытерев огромным платком лысину, урядник произнес:

Толпа отпрянула. «Господа крестьяне» не были готовы к такому известию. Один глухой дед Светов остался на месте. Он слушал начальство, опершись на клюку, и приложив ладонь к уху. В недоумении старик поглядывал на урядника:

— Про какую войну говоришь?

Урядник смерил его насмешливым взглядом:

— C пруссаками, дед!

Тот понял по-своему:

— Мил человек, прусаков [7] мы зимой морим! Хату не топим, от мороза они и кочурятся.

Урядник обозлился:

— Кой хрен ты приперся сюда? — заорал он.

— Так старшина велел всем на сходку, — удивился дед.

Деда постепенно оттеснили, и урядник продолжал:

— Назову фамилии, кому первому собираться.

Он на память называл фамилии тех, кому предстояло идти на войну. Бабы заголосили. На них прикрикнули: слушать не дают. Каждый прислушивался — не назовут ли его. На лицах было написано разное. Но в основном жалели мужики о хозяйстве; на полях еще не собрано, как бабы одни справятся. Евсей Григорьевич, почтивший сельчан присутствием, внешне был спокоен. Только бегающие глаза выдавали его. Мысли напряженно работали: как не пустить на войну зятя? Ведь заменить его некем. А теперь хлеб нужен фронту, фураж. Тут такими деньгами пахнет! Нет, никак нельзя отпускать Егора! На такой случай у меня знакомый дохтур есть! — нашел быстро выход Евсей Григорьевич. Расходились медленно. У каждого свои думки в голове. Как быстро закончится война? Мужики с тоской оглядывали свои избы. Кто-то не успел забор починить, у кого крыша потекла, все думали после полевых работ, успеется. А тут вон как повернулось! В доме мельника скандал. Причем слышно даже на улице, как воет Парашка, как орет сам Евсей. Егор не откликнулся на предложение тестя не идти на войну, сколько не убеждали его. Мельник обещал вчистую отмазать зятя, но тот уперся. И хоть спал Егор отдельно, почти не бывал дома, Паранька даже думать не могла, что он уедет от нее далеко и неизвестно на какое время. Хоть и нет между ними ничего, а все ж он рядом! Убедить Егора так и не удалось.

На одной подводе уезжали на станцию несколько мужиков. Никита, как всегда, смеялся и балагурил:

— Эх, девкам скучно будут! — весело сожалел он.

Глашка со слезами на глазах замахнулась на него рукой:

— Как же, без тебя завянут наши девки, некому их обнимать!

— Ничего, Глафира, вот вернусь, к тебе посватаюсь! — весело обещал Никита.

Харитон сидел, опустив голову. Даша не пришла из хутора, чтобы проводить его. Паранька шла за телегой, как во сне, растрепанная, с остановившимися глазами. Егор смотрел мимо нее, на дорогу, ведущую к хутору. Вскоре телега с рекрутами выехала за деревенскую околицу. Не видно было уже и самой деревни, а двое из сидевших на соломе все смотрели назад, как будто ожидая чуда. Но чуда не произошло. Погромыхивая колесами, телега увозила людей все дальше от родной деревни.

Поздней осенью, близ одного прикарпатского села шел бой. С утра то моросил дождь, то солнце пыталось отодвинуть тучки, то тучки опять нехотя теснили неяркое светило. Словно под стать погоде и атаки в этот день были унылые. То немцы наступают четкой шеренгой из своих окопов, но обстрелянные русскими, нехотя возвращаются обратно, то русские с криками: «За царя, за отечество» — бегут на немецкие окопы, но встреченные немецкими залпами, отступают назад. Наконец такая беготня надоела обеим сторонам и завязалась рукопашная. С обеих сторон шли солдаты со штыками наперевес. На поле кричали, ругались на двух языках. Валялись убитые, раненые просили о помощи. В этой кутерьме немецкий унтер, с винтовкой наперевес с разбегу наскочил на молодого русского солдата. Длинный штык пронзил насквозь грудь русского. Он упал навзничь. Унтер, привыкший к смертям, остановился, и, вытаскивая штык, взглянул в лицо русского. С сожалением он отметил, что русский молодой и красивый парень. Тот, хватая руками землю, что-то шептал. Унтер наклонился над солдатом.

— Даша! — глаза русского широко открылись, а белеющие губы изгибались в мучительной улыбке, словно он увидел наяву ту, которую звал.

Унтер понял, что солдат зовет женщину. Он машинально спросил:

— Wer ist Dascha? [8]

Русский не услышал его вопроса. Рука его загребла в последний раз клочок сухой травы, выдернув вместе с корнем, и унтеру показалось, что пахнуло запахом чабреца. Он еще раз глянул на солдата? и его зачерствевшая в окопах душа заныла. Впервые ему стало жаль убитого. Синие глаза русского покрылись мутной поволокой, лицо вытянулось и он затих. Унтер повернулся и побежал дальше. Бой продолжался.

В то самое мгновение, когда голова Егора коснулась холодной мокрой земли, вдалеке от родного села, в степной крытой камышом хате Даша стояла около окна и наблюдала, как на улице капли дождя перемежались хлопьями мокрого снега. Вдруг сердце замерло и медленно-медленно стало опускаться. Дыхание перехватило. Она попыталась вздохнуть, но ком, вставший поперек горла, душил ее. Последнее, что помнила Даша — запах чабреца… Ноги подкосились, и, если бы вовремя не подоспел дед Василий, сидевший у печки, она бы упала. Дед ухватил ее под руки, не понимая, что происходит.

— Ты чего, Дашуха? Вроде рано тебе? — дед не зная, что делать в таких случаях, держал ее на весу и тряс за плечи.

Сознание медленно возвращалось к Даше. Вместе с сознанием пришла боль внизу живота. Начались схватки. Даша протяжно застонала, обхватив живот. Дед Василий закричал:

— Авдотья! Где тебя носит? Дашка рожает!

Прибежала бабка Авдотья из другой комнаты, бросив вязание. Она заохала над любимой внучкой:

— Как же так? Рано ведь, Дашка!

Вместе с дедом они отвели Дашу в боковушку.

— Ране срока, — сокрушалась бабка, — надоть лошадь запрягать, в деревню ехать за повитухой. Дед выскочил во двор, где возились под навесом Лука и Иван. Лука быстро запряг лошадь и поехал в деревню. Роды проходили тяжело. Родившийся мальчик, тем не менее, огласил дом звонкими воплями.

— Э-э-э? как орет! — на посиделках будет песни горлопанить! — улыбалась повитуха. Она запеленала малыша и положила под бок измученной Даши.

Следующим утром весть о рождении ребенка разнеслась по деревне. Всеведущие кумушки долго судили-рядили об отце ребенка. Дашка ни с кем не гуляла. В деревне парней по пальцам посчитать, а об мужиках и говорить не приходится. Как всегда, осенило первую сплетницу:

— Поди, Егор отыскал ее! — вытаращила глаза Манька.

— Да где ж? — не поверила Любка Орлова.

— И правда: они с Харитоном летом уехали… — усомнилась Нинка Чернышова.

— Вы прям, как впервой замужем! — усмехнулась Манька, — а ежели до срока родила?

Поспорив еще некоторое время, но так и не придя к единому мнению, бабы разошлись, оставшись каждая при своем. И лишь Паранька не сомневалась в отцовстве Егора. Услышав, что ненавистная соперница родила сына, она сразу сообразила, что он-то и есть отец! Не могла Дашка изменить Егору! Не могла!