Жан Баруа

Они дошли до передней.

Аббат (с внезапной злобой).Нам страшно вредит вашновый закон об отделении церкви. [72]

Баруа (улыбаясь).То, что я продолжаю требовать свободы мысли и борюсь против несправедливости, еще не означает, что я согласен со всем, что делается во Франции…

Аббат, который уже открыл было дверь на лестницу, тихонько прикрывает ее и оборачивается.

Если вы хотя бы изредка следили за журналом, которым я руковожу…

У аббата вырывается жест отвращения, вызывающий новую улыбку Баруа.

…вы знали бы, что я всегда распространял и на церковь принципы, которые вдохновляли нас во время процесса, – точно такие же принципы. (Грустно.)Из-за этого мы, кстати, потеряли немало подписчиков. Не в этом дело. Я протестовал изо всех сил, когда правительство стало опираться на дрейфусаров нового типа, стараясь сорвать голосование в палате и протащить закон в совсем ином духе, отличном от первого варианта закона.

Аббат (холодно).С большим удовлетворением принимаю к сведению ваши слова… Но если вам ясно, насколько все, что делается ныне во Франции, отвратительно, то весьма печально, что вы не понимаете ни того, почему это происходит, ни того, какая ответственность лежит на вас и на ваших друзьях… (Значительно.)До свидания.

Баруа (пожимая ему руку).Признаюсь, наша встреча доставила мне большое удовольствие. Хотя я глубоко сожалею о том, что заставило вас сюда приехать: передайте это… в Бюи. (С натянутой улыбкой.)Впрочем, на будущее будьте спокойны… Да, говорят, будто у меня что-то разладилось (кладет руку на сердце)…вот здесь… Запрещают публичные выступления; велят вести себя осторожно… В общем, много неприятностей…

Аббат (сердечно).Неужели? Но, надеюсь, ничего серьезного.

Баруа. Нет, если я буду благоразумен.

Аббат (горячо).Надо вести себя благоразумно! Ваша жизнь еще не кончена, она не может кончиться так…

Баруа (прерывая его).Я больше, чем когда-либо, уверен в том, что избрал правильный путь и твердо иду по нему.

Аббат (качая головой).До свидания, Жан.

II

Отэй.

Весенний день.

Люс сидит в своем саду, в тени каштанов. Солнечные пятна дрожат на лбу и на поседевшей бороде. Спокойно и печально смотрит он перед собой. На коленях – развернутая газета.

Крупным шрифтом:

Вдруг лицо его светлеет; сквозь кустарник он видит приближающегося Баруа. Они крепко пожимают друг другу руки. Слова излишни.

Они молча садятся; оба сдерживают свои чувства. Но в их взглядах можно прочесть одну и ту же мысль: их оскорбляет это театральное шествие, от которого их отстранили, этот балаган, устроенный в честь их великого Золя, чье имя, ставшее символом честности и справедливости, используют теперь для прикрытия корыстной политики!

Люс (грустно).Замечательная погода, не правда ли?

Баруа соглашается, медленно кивая головой.

Что могут они сказать?

Проходит несколько мгновений. Потом Люс делает новую попытку завязать разговор.

А вы, дорогой друг, как себя чувствуете?

Баруа. Недурно. С тех пор как я прекратил читать лекции, даже хорошо.

Люс. А «Сеятель»?

Баруа тихо смеется и смотрит на Люса.

Баруа. Помните, как вы удивились, узнав, что в результате борьбы, которую мы повели с чрезмерным антимилитаризмом, некоторые подписчики отказались от нашего журнала?

Люс. Ну и что?

Баруа. Так вот, я решил проделать такой опыт… (Опять начинает смеяться, но тотчас же перестает, словно боясь, как бы смех не перешел в рыдание.)Я выбрал двадцать человек из числа наших сторонников, тех, что боролись вместе с нами с самого начала; и вот уже три месяца перестал посылать им «Сеятель». (С расстановкой.)Никто из них этого не заметил; я не получил ни одногописьма с претензией! (Пауза.)Вот, посмотрите список.

Но Люс отстраняет листок.

(Шагая взад и вперед под деревьями.)Да… Все это было бы ничего, если б мы чувствовали себя молодыми и бодрыми, как раньше.

Люс (непосредственно).И это говорите вы, Баруа!

Баруа (с невольной гордостью; улыбаясь).Благодарю вас… Однако это так: уже несколько месяцев я замечаю тревожные признаки… Временами устаю, ко всему отношусь скептически, бываю излишне снисходителен… (Устало.)А вечерами чувствую себя таким одиноким…

Люс (не задумываясь).За своим рабочим столом вы не одиноки.

Баруа (выпрямляясь).Да, это правда! Сколько еще надо успеть!

Проводит рукой по волосам, делает несколько шагов. Его пристальный взгляд медленно теряет остроту.

Да, и все же теперь, когда у меня появляется предлог – какое-нибудь дело или хлопоты – и приходится уходить из редакции, я не возмущаюсь, как раньше, а скорее… Вам это еще не знакомо?… А?

Люс (смеясь).Нет.

Баруа. Порою у меня складывается впечатление, что воспоминания становятся мне дороже, чем новые начинания, дела… Я пытаюсь сопротивляться, принуждаю себя читать все, что появляется в печати. Но, несмотря на это, не чувствую себя таким восприимчивым, как прежде, словно какой-то груз мне мешает…

Люс. Опыт!

Баруа (серьезно).Быть может… Я чувствую, что способен все понять, но физически меня что-то связывает. Какое-то сопротивление организма… Это мучительно.

Люс недоверчиво улыбается.

(Словно не замечая этой улыбки.)Человек долго представляет себе жизнь как прямую линию, два конца которой теряются по обе стороны горизонта; но постепенно становится ясно, что линия эта изгибается дугой, концы ее сходятся, соединяются… Кольцо замыкается. (В свою очередь улыбнулся.)Приходит старость, и тогда уже не выбраться из этого кольца!

Люс. Полноте! (Внезапно встает.)А, вот и все наши друзья!

В глубине двора появляются три человека, вышедшие из-под арки ворот: Брэй-Зежер, Крестэй д'Аллиз и Вольдсмут.

Люс (быстро, тихим голосом).Скажите… Разве Крестэй потерял кого-нибудь из близких?

Баруа (так же тихо).Никто не знает. Уже две недели он в глубоком трауре.

Молчаливые рукопожатия.

Люс (после короткого молчания, просто).Кто-нибудь из вас был там?

Зежер. Нет.

Крестэй (своим хриплым голосом).Они отлично поняли, что надо выбрать: они или мы!

Он похудел. Лоб его полысел, и это еще больше подчеркивает гордую посадку головы. Кожа, обтянувшая виски и горбинку носа, цветом напоминает самшит.

Вольдсмут (выражая общую мысль).Как вспомнишь похороны Золя, настоящие похороны!..

Люс. Тогда вокруг него были только люди с чистыми сердцами…

Зежер (насмешливо).И мы не нуждались в полиции, чтобы охранять министров.

Его черные глаза блестят, как полированный камень. Болезнь печени его точит, но не может победить до конца: он ее носит, как власяницу.