Хамза

Какое злодеяние на уме у этого хазрата, который, сидя напротив меня, шепчет "аллах, аллах", а сам думает только о деньгах, - неужто этот святой и в самом деле святой?.. А вон тот чернобородый, ощерившийся в улыбке шейх Исмаил, - неужели он действительно провидец душ? Или Камол-кази, верховный судья? Разве только он один может правильно понимать и толковать шариат?.. Нет, нет, великий Магомед в судный день не признает их своими подданными, не проявит к ним милости. В судный день Магомед накажет их, обречёт на позор... Так неужели я из-за них, состряпавших это фальшивое письмо от народа Коканда, прокляну своего сына, за которым нет никакой вины? Прокляну его жену, тоже не виновную ни в чём? Как я прогоню их из дома?

Ведь это же будет неугодно богу...

Эти последние слова ибн Ямин невольно произнёс вслух.

Миян Кудрат, насторожившись, тут же спросил:

- Что будет неугодно богу? Говорите открыто! Не заставляйте нас ждать!

-Хазрат мой, конечно, предписания таких великих блюстителей шариата, как вы, мы, рабы божьи, должны исполнять незамедлительно, - дрожащим голосом произнёс ибн Ямин, собравшись наконец с мыслями и силами. - Но зачем использовать шило там, где можно обойтись иголкой? Возможно, сам аллах укажет путь моему сыну. А я, вместо того чтобы проклинать своего сына, кровинку мою, вместо того чтобы выгонять его из дома, готов сам умереть без отпущения грехов и быть похороненным без савана!

И, содрогнувшись от презрения и ненависти, от всех пережитых волнений, ибн Ямин решительно поднялся и вышел из дома Мияна Кудрата.

Никому не открываясь, несколько дней носил ибн Ямин свою боль в себе. Ни одного слова упрёка не сказал он своим домашним. Он знал, что помыслы его чисты и благородны, и это придавало ему силы.

Но однажды, спустя неделю после разговора в доме хазрата, к ним зашёл Завки. Поэт пришёл поговорить с Хамзой, но того не было дома. Хозяин посадил гостя пить чай. Слово за слово, и ибн Ямин всё рассказал Завки, как говорится, открыл ему душу.

Завки долго молчал.

Пришёл Хамза. Забежал на несколько минут к Аксинье и сыну, а потом сел пить чай с мужчинами.

- Вот, сынок, оказывается, я должен проклясть тебя, - сказал ибн Ямин после долгой паузы. - Так говорят хазрат и Камол-кази... Не знаю, чем уж мы не угодили богу. Посылает на нас напасть за напастью.

Хамза опустил пиалу.

- Я догадывался об этом, отец, и давно хотел поговорить с вами. Ждал, когда вы начнёте первый.

- Видите, Убайдулла, какой у меня чуткий и послушный сын, - грустно улыбнулся ибн Ямин.

- Отец, - горячо заговорил Хамза, - я никогда не позволю, чтобы из-за меня в вашу жизнь на старости лет вмешивался этот паук Миян Кудрат и выживший из ума Камол-кази!

- Чем нуждаться в справедливом кази, лучше самому себе быть судьёй, - сказал Завки.

- Вы правы, учитель, - согласился Хамза. - Мы сами должны найти выход и оставить в дураках всю эту свору.

- Не знаю, сынок, не знаю, - покачал головой ибн Ямин. - Это очень хитрые люди.

- Если я на время уйду из дому, то дом и двор ваш от этого не опустеют... Но зато хазрат поостынет в своём гневе, а к вам вернётся ваше прежнее положение среди народа, больные снова начнут посещать вас, будут приходить родственники... Вы только не думайте, что я на самом деле хочу уйти из дома. Надеюсь, вы понимаете это.

- В словах Хамзы есть большая доля истины, - поддержал ученика Завки.

- Я уже много думал обо всём этом, - сказал Хамза, - и не один думал. Одному разобраться трудно.

- Кто же помогал тебе думать, сынок?

- Дядя вашей невестки. Он относится к нашим семейным делам, как к своим собственным. Он же наш родственник...

- Степан Петрович - человек мудрый, - кивнул Завки, - потому что живёт трудом своих рук. К его советам нельзя не прислушиваться.

- Что же посоветовал тебе дядя моей невестки? - спросил ибн Ямин.

- Он считает, что я должен совершить паломничество в Мекку, - сказал Хамза.

- В Мекку?! - обрадовался лекарь Хаким. - Наш русский родственник хочет, чтобы ты увидел могилу Магомеда? Но ведь он же, насколько я понял, человек совсем не религиозный...

- Почему? - возразил Хамза. - Степан соблюдает посты, на православную пасху всегда поминает родителей.

- Это чужая религия...

- Атаджан, дорогой отец... Я не хочу вас ни в чем убеждать, но каждая религия, как бы она ни называлась, призывает человека верить в хорошее. И в этом все религии сходятся... Что вы думаете об этом, учитель?

- Я прежде всего думаю вот о чём... Хотелось ли вам когда-нибудь раньше совершить паломничество в Мекку?

- Конечно, хотелось. Как каждому мусульманину...

- В Мекку, Хамза, нужно идти, отвечая только очень сильному религиозному чувству. Иначе вы будете наказаны. Мекка - это самое святое, что есть у мусульманина.

Хамза опустил голову. Долго думал о чём-то. Потом твердо взглянул на Завки.

- Я вас понял, учитель. Спасибо.

- Когда Хамза был совсем маленький, - радостно улыбался ибн Ямин, - он совершил вместе со мной паломничество в Шахимардан и получил благословение святого Али...

- Кстати, из рук того же Мияна Кудрата, - усмехнулся Хамза. - А теперь он требует моего изгнания... Как всё быстро меняется вокруг нас! Даже при жизни одного человека мир успевает перевернуться...

- Сынок, если ты побываешь в Мекке, - вытер ибн Ямин набежавшую слезу, - счастливее твоего отца не будет человека на свете.

- Но для этого, ата, вы должны выполнить одно условие.

- Какое же?

- Вы должны проклясть меня...

- Что?! - изменился в лице ибн Ямин. - Что ты сказал?!

- Вы должны будете проклясть меня, отец...

- Хватит! Перестань! Я и так из-за тебя хлебнул в жизни горя... Где ты видел мусульманина, который мог бы выгнать из дома невинного сына?

- Хош, успокойтесь, атаджан... Ложитесь на одеяло. Вот вам ещё одна подушка... Отдохните. Не надо нервничать и изводить себя. Давайте соберёмся с мыслями, подумаем вместе. Вы же сами всегда говорили мне, что в минуты гнева разум отказывается служить нам...

Ибн Ямин успокоился. Хамза сел рядом с ним, а Убайдулла Завки отметил про себя, что за то время, пока они не виделись, его ученик сильно изменился - стал сдержанным, проницательным, обходительным. Это был уже совсем не тот человек, который в зале военного собрания в присутствии полицмейстера Медынского обличал малопочтенного дельца от журналистики Каримбая.

- Отец, - спросил Хамза, - вы любите моего сына и своего внука Гияса?

- О, Гияс! - Старик прослезился. - Гиясджан, верблюжонок мой!... Как он похож на тебя в детстве...

- А дочь свою, Ачахон, любите?

- Кто же не любит своих детей?

- Тогда почему же вы не хотите избавить их от бед, которые могут обрушиться на них? Ведь это же в ваших руках... Все мы смертны, ата, придёт время - аллах призовёт вас, и вы тоже, увы, отдав свою душу всевышнему, избавитесь от всех земных мук... Но после этого все мучения, упрёки, несчастья, унижения и оскорбления обрушатся на голову вашего внука Гияса, а ваш будущий зять, муж Ачахон, будет жить с дочерью человека, проклятого, "лишённого веры", "отверженного" и тоже будет растить "отпрысков шайтана"... Будут ли их приглашать, ваших внуков, на свадьбы и торжества, будут ли допускать в мечети, брать у них дочерей и отдавать им своих? Нет, ничего этого не будет, если стервятники Мияна Кудрата обрушат на вас свои проклятия...

- Так зачем же ты хочешь обрушить эти проклятия на себя?! - закричал ибн Ямин, задохнувшись от гнева и ещё многих других неизреченных, но уже непереносимых чувств, хлынувших водопадом, упавших скалой на его сердце.

- Я ваш сын, я моложе, я всё выдержу! - воскликнул Хамза. - Я не могу допустить, чтобы эти шакалы превращали людей в свою добычу... Я не позволю хазрату и его окружению судить моего отца... Я должен принять этот удар на себя...

Завки не отрываясь смотрел на Хамзу, на его искажённое судорогой внутренней боли лицо. Он был поражён глубиной переживаемой Хамзой страсти.