Ольга, княгиня зимних волков

– Да, это бабы говорили… – неохотно подтвердил старший, Честомил.

– Бабы ваши смерти моей желают, – проговорила Уксиня. – На укладку мою зарятся. Боятся, что я все мои поневы одной Перепелке отдам. Вот и наговаривают на нее. А вы им скажите, чтоб умолкли. Я бы сама сказала, да видеть не хочу никого. Мне бы только покою…

– Конечно, укладка… – проворчал хозяйственный Честомил. – Она в чем из лесу пришла? Да почти ни в чем! И если она ничего в приданое не принесла, какое же ей наследство?

– Не торопись, сыночек, пожитки покойного на сороковой день делят, а я еще не померла, – Уксиня усмехнулась и продолжала, движением руки велев сыну замолчать. – Она от меня смерть наглую отгоняет, и я ее в обиду не дам. Так и скажите своим бабам. Твоя, Честеня, баба умеет отвар двенадцати трав от грызи делать? Вот то-то же. Киселя сварить толком не умела, как ее привезли.

– Так чего же – мои парни так и останутся побиты? – возмутился Немига.

– А ты чего хотел? – засмеялся Краян. – Их было трое? А Радоха один? Если он один троих поколотил, мне его наказывать за это? Твоим еще добавить надо, чтобы ртами не хлопали!

Когда обиженный Немига ушел, Уксиня подозвала Равдана и слабо потрепала по руке:

– Молодец, сынок! Коли выбрал себе жену, так не отступайся, что бы там злыдни ни брехали про нее. А завтра на поле не поедешь – пойдешь к Ведьме-рагане траву-русальницу просить.

Прикосновение ее вялых пальцев было едва заметно. Равдан, без колебаний выходивший один на троих, метнул на жену испуганный и молящий взгляд. Против злой грызи его сила и храбрость были бесполезны, и спасти его мать могла только она – неведомо откуда взявшаяся жена. Он любил ее саму по себе, но ради ее заботы о матери был готов подраться хоть со всеми братьями рода Озеричей, сколько их расселось в шести гнездах близ волока.

Ведома подавила вздох. Выходило, что не в добрый час они с Равданом встретились: ее мать больна от тоски разлуки, его мать помирает у нее на руках из-за «голодной грызи». А что будет, когда помрет? Она не верила, что Уксиня поднимется, хотя и молчала об этом. Если бабью болтовню о ее вине поддержат мужики, изгнание – это еще самое мягкое, что ее может ожидать. А то ведь в реку бросят – вернут обратно, откуда взята. Спасибо, батюшка водяной, нам твоя дочь не пригодится…

– Не бойся! – Равдан обнял ее. – Я мою жену никому не отдам. Не хотят с нами жить – уйдем, без них обойдемся. А от тебя я никогда не откажусь.

В его серых глазах отражалась непреклонная уверенность и решимость стоять за свое до конца. Родимого пятна, давшего ему имя, при открытых глазах было почти не видно; но вот он моргнул, и словно мигнул еще один глаз – цвета запекшейся крови. Это производило зловещее впечатление, и не зря бабы в последние месяцы чаще говорили, что, мол, Краянов меньшой сынок от рождения злой судьбой мечен, вот и привел злую судьбу. Но Ведома почему-то верила, что этой меткой судьба указала ей именно того, кому она предназначена. И даже эта метка нравилась ей, казалась красивой, а так бывает, только если встретишь настоящего суженого. А что родичи мужа молодуху не привечают – эка невидаль! Это еще с тех времен идет, когда перестали на сестрах жениться, а всякая девка, взятая со стороны, казалась русалкой, лешачихой, навкой…

Нет, Ведома не жалела о той купальской ночи! Когда она видела Ингвара ладожского, голядина Коригайлу, Зоряна или прочих охотников взять ее замуж, с ней не происходило ничего подобного – не делалось тепло на душе, не возникало ощущения близости, общности с этим парнем, которого она знает так недолго, но уже так хорошо. Стоило ей обнять его, как тревога и страх уходили. Появлялось чувство уверенности: вдвоем они справятся с чем угодно! Пусть даже придется жить отдельно от рода – Ведома была готова к любым трудностям, лишь бы оставаться с Равданом. Никогда раньше, будучи дочерью смолянского князя и ученицей могучей колдуньи Рагноры, не чувствовала она себя такой сильной, как теперь, когда стала женой всего лишь младшего сына озерского старейшины. И ни тяготы ухода за свекровью, ни даже недоброжелательность других женщин и косые взгляды мужчин не могли заставить ее пожалеть о своем выборе.

Поручение к Ведьме-рагане пришлось Равдану очень кстати. Он давно жаждал повидаться с Лютояром – с тех пор как узнал, что Зорян увез не дочь Сверкера и отбивать ее не нужно. Отпущенный отцом на пару дней, он зашагал прямо в лес: сперва знакомыми угодьями, где Озеричи брали грибы-ягоды, потом более дикими местами, куда бабы и детишки не забирались, а только мужчины ездили за дровами.

К концу дня он тайными тропами добрался до Волчьей поляны на краю оврага, где стояли две избушки стаи – так хорошо ему знакомые и такие непривычные среди летней зелени. Но Лютояра на месте не оказалось, лишь Ворона сидел «на хозяйстве», ожидая возвращения побратимов с лова. Тогда Равдан отправился к избушке Ведьмы-раганы.

Пока добрался, почти стемнело. Зато здесь же обнаружился Лютояр и очень ему обрадовался.

– Давно хотел к тебе идти! Слышал, что в Свинческе творится?

– Ты про что?

– Ну, что у зоричей не Сверкерова дочь была?

– Слышали на волоке. Так это правда?

– К моей матери княгиня приходила.

– Княгиня? – удивился Равдан. – Приходила к твоей матери?

– Они давно знаются, еще с тех пор как мы с матерью в Ольшанске жили.

– А! – Равдан вспомнил, что его друг родился в семье Велеборовичей, а значит, в давнем знакомстве его матери с княгиней ничего удивительного нет: они свойственницы. – Слышно, княгиня захворала.

– Она еще до того приходила. Сразу, как им девку привезли.

– Какую девку-то?

– Нежанку, челядинку, что княжне служила. И где княжна – она тоже не знает! Видела ее в последний раз на поляне, как сухую сряду ей принесла. А сама ушла и на Зоряна наскочила. Он и решил, что княжна – она.

– Нежанка! Вроде помню ее, красивая была девка. Немудрено обознаться! – Равдан усмехнулся. – Стало быть, и она не знает, где княжна-то?

– И она не знает. Потому княгиня к моей матери и ходила – может, хоть Ведьма-рагана проведала.

– И что?

– А ей откуда? И про Зоряна ведь я ей сказал, – мрачно сообщил Лютояр. – Гадать пробовала: говорит, близко где-то Сверкера дочь, родная земля ее носит. Да и все.

– И что теперь?

– Что «что»? Вы там у себя на волоке не слышали чего?

Равдан покачал головой:

– Уж если Ведьма-рагана не знает, нам-то откуда? Мы в воду глядеть не умеем.

– Твоя мать умеет.

– Помирает моя мать, – с досадой ответил Равдан. – Не до того ей, чтоб княжьих дочерей в воде глядеть. Я ради нее и пришел. Нет ли у тебя такой травы – русалицей зовется? – обратился он к самой Еглуте. – Моей матери от злой грызи заваривать.

– Русальницей, – поправила Ведьма-рагана и кивнула: – Есть немного. – Только я не слыхала, чтобы от «голодной грызи» ее пили.

– Ее не одну, а двенадцать трав с нею вместе.

– Пойду посмотрю.

Еглута ушла. Всю весну и лето собирая зелия, она набирала так много, что хранить их в избе становилось невозможно. Под них была отведена особая «травяная клеть» – избушка без печи, где все балки были сплошь увешаны связанными высушенными пучками. На полках тесно стояли перевязанные лоскутами горшки, берестяные туеса и лыковые короба, где хранились истолченные или резаные коренья. В больших дощатых укладках лежали льняные мешки, помеченные для памяти шерстяными тесемками разного цвета. Только сама Еглута могла в них разобраться – или такая же умелица, способная различать сухие травы по запаху.

– Я еще у Рыси был на днях, – добавил Лютояр, когда мать вышла. – У них в гнезде еще хуже того говорят…

– Чего – хуже? – Равдан очнулся от тяжелых мыслей о матери.

– Его отец недавно в Свинческе был. Там говорят, что княгиня не просто так хворает.

– По дочери тоскует?

– Да еще хуже того! Говорят, Сверкерова старуха покойная ходит к ней.