Хазария

Младшие начальники не могут быть от старших осуждаемы или унижаемы. А старшие должны иметь от младших уважение и почитание. Чтобы каждый в бою мог полагаться друг на друга, как на саму волю Перунову. Помните, что нет на свете ничего превыше поддержки и взаимовыручки воинской. И как я про каждого воина мыслю, так и все военачальники должны о том же стараться.

С тех самых пор, как стоит свет, всегда были обычные люди и были воины. Простым людям до воинского ремесла мало дела – они зла не хотят, но и о добре особо не радеют, живут своими думами да огнищанским укладом: трудятся в поле или скот пасут, о жене и детях заботятся, добро наживают. Гуляют, когда весело, и плачут, когда грустно. Живут, как Бог на душу положит.

Воин же перед самим Перуном целует меч или копьё и даёт слово богам и князю быть опорой слабым; старикам, детям, вдовам и сиротам – прибежищем и защитником.

Поскольку у нас не только конница, но и пешая рать имеется, куда многие из бывших славянских отроков набраны, велю каждому ратному начальнику стараться, чтобы были у него воины, а не овны. Обучать делу ратному непрестанно – как в поле стоять, как ряды строить, как стражу неусыпно нести и как тело своё в чистоте держать.

И всего того я от вас, начальники, буду требовать. И чья сотня или тысяча от сечи побежит – с того сниму голову. А я побегу или ещё как преступлю Устав воинский – меня судите и перед всей дружиной казните, как изменников Олешу, Ослоню и Журавина…

И ещё. Прибывшего из Киева Издебу ставлю взамен Горицвета. Отныне это будет его тьма… И в отсутствие Притыки назначаю его Старшим темником всей дружины.

Начальники одобрили слова князя и, когда вернулись в Стан, передали всем до последнего воина его слова.

А старый Издеба с князем ещё долго разговаривали наедине.

– Дякую, Издеба, что с нами остаться решил. Здесь твоя помощь ох как нужна! Горицветова тьма была одной из лучших…

– Знаю, княже, за доверие дякую, всё же воин я, а не соглядатай. А за киевские дела не волнуйся, оставил я там человека надёжного вместо себя.

– Ну, добре, иди к темникам и тысяцким своим, ждут. – И Святослав с благодарностью крепко обнял старого воина.

А уже на следующее утро начальники думали про Ряд воинский и соблюдение Устава. Давали наказы и смотрели, как воины их исполняли, а ежели видели неисправность, вызывали десятников и сотников и указывали на ошибку.

И по новому Указу воин, неся дневную или ночную стражу, не должен покидать места без распоряжения начальника.

И все те нововведения принимали кияне, поворчавши в усы. И старались, чтобы не было в их рядах самовольства и начальник бы на них не серчал. И скоро к тому привыкли и наказы исполняли с усердием. Святослав их хвалил, и воины тому весьма радовались.

Глава 8

За синим Доном

Тем временем Притыкина тьма борзо шла к Дону, впадающему в море Сурожское.

А и любо за синим Доном! На полях вызревают жита с пшеницами, а привольные Сальские степи тянутся аж туда, где сварга земли касается и опоясывает её синим поясом.

Издавна, ещё со времён отца Ория, осели здесь русичи, землю рают, зерно сеют и жнут. И каждая семья живёт домом отдельным, многие со своими робичами-отроками, взятыми на войне с поля бранного. Есть среди них готы, хазары, яссы, а то и печенеги с койсогами, которые ранеными были подобраны. Славяне ведь не злосердечные, выхаживали тех пленников и ставили их в поле работать на несколько лет. А поскольку Земля есть божья, она – жена самого Сварога, то и робич, на ней трудившийся, становился вольным. Тогда говорил хозяин: «Ступай, отныне ты свободен еси! Возвращайся к себе на родину да расскажи там, что славяне к врагам поверженным милостивы и никогда до смерти их в неволе не держат».

И случалось так, что многие оставались работать по собственной воле у своего прежнего владетеля, полюбив его за нрав кроткий и справедливость. И ходили за его детьми, как няньки, и в поле трудились, и за двором приглядывали, когда хозяин из дому отлучался. И, лаская детушек, рассказывал им старый воин, как был он на поле брани, как взяли его, как живут люди в их земле, да какие у них праздники, какими уборами украшаются и каким богам молятся.

Колосилась степь под жарким полуденным солнцем. Даже Стрибог, разомлев, задремал средь душистых трав, и не стало в степи ни малейшего дуновения. На землю опустилась жара, и зерцало Кагалы-реки легло неподвижно, как Берегиня, что ждёт ласки весёлого Яра. Вот придёт он, поцелует, оплодотворит землю дождями серебряными, и родится от союза Земли и Сварги могучий Ондра-Перунец, который способен пробудить вихри и ураганы, единым взмахом меча разрубить тучи и прогнать дождями Жару и Сушь.

А пока лежала Кагала женою томной, дожидаясь Стрибога, а выше по течению слева в неё впадала Елабузда, как подружка верная, что спешила чесать Берегине её длинные зелёные волосы и украшать их византийскими гребнями с борусскими янтарями.

Как раз в том чудесном месте, где Елабузда делала изящный изгиб, приближаясь к Кагале, стоял глиняный домишко некоего Огнислава-посадника. Был тот Огнислав ратником ещё при князе Игоре, и была дана ему земля эта князем Киевским, чтобы Огнислав следил за кочевниками и обо всяком их передвижении по степи за Кагалой тотчас княжеским посыльным докладывал.

Кругом простиралась степь, и не было поблизости ни единого дерева, ни груши какой дикой, ни берёзы, которую можно было бы в Семик-день наряжать. Только из деревянного колышка, что Огнислав забил в землю, выросла плакучая ветла, какие в изобилии растут у реки.

Конюшни, коровники да овчарни, что когда-то поставил Огнислав, теперь обветшали, скота в них почти не осталось – не было у старого воина прежних сил. Только за одним следил он по-прежнему строго – чтоб наверху древнего кургана была всегда большая куча сухой травы и камыша, на Кагале нарезанного. И если придут с войной кочевники, посадник должен ту траву зажечь и уходить дальше к Дон-граду. А другие посадники, дым завидев, тоже подожгут свои стога, и по тем сигнальным дымам все будут упреждены о нашествии неприятеля.

Но тихо было в степи. Ниоткуда не доносился стук копыт или лязг меча о броню. Мёртвая тишь лежала и среди могильников, что возвышались на другом берегу. Только травы слегка качались, источая дурманящий дух, да чуть слышно перешёптывались тугие, налитые золотом колосья злаков, просясь, чтобы их уже собирали в снопы.

– Завтра надо начинать жатву! – сказал Огнислав, вернувшись с поля домой.

И три старых робича стали отбивать серпы, обсуждая, как и что завтра делать.

Среди вжиканья стали о точильные камни, не сразу услышали далёкий шум. Но вот старый грек поднял голову и прислушался: мерный стук конских копыт почудился ему в нагретом воздухе послеполуденной степи. Остальные тоже оставили работу. И вскоре все поняли: да, скачут всадники, очень много! Услышал то и посадник, выскочил из дома. Одним духом взлетел на курган, вгляделся, приставив ладонь козырьком ко лбу. Потом сбежал вниз.

– Готовьте коней, запрягайте телеги, собирайте добро, сажайте детей!

Поднялась суета, и вскоре телеги были снаряжены и запряжены. Старый грек вывел детей – Огниславовых правнуков, посадил их, плачущих, на телегу, резво вскочил на передок и хлестнул по конским крупам кнутом. Кони борзо рванули с места и помчались, как вихрь, в направлении к Дону.

Огнислав выгреб жар из очага в кувшин, схватил его старой тряпкой и, взбежав на курган, навалил тлеющие уголья на камыш. Тотчас Семаргл простёр свои огненные персты к сухой траве и зажёг её, куча занялась огнём, вверх полетели золотые искры. Пламя было прозрачным и почти не давало дыма. Тогда Огнислав, спустившись, быстро наломал зелёных веток с ветлы и, уже задыхаясь от усталости, в последний раз поднялся на курган и бросил их в огонь. Густой белёсый дым пополз вверх.

Спустившись, Огнислав вскочил на телегу, где его поджидали два робича, и они подались к Дон-граду. Посадник всё время оглядывался: горит ли сигнальный огонь, исправно ли валит дым.